— Гражданин следователь, не надо травить. Уже был под следствием, судили по второй части первой статьи Указа от 4 июня 1947 года, отсидел три года. Есть карты — выкладывайте, иначе какой разговор!
— Значит, выкладывать карты, — усмехнулся Харитоненко. — Хорошо, — и нажимает кнопку.
Раздался стук в дверь. Заходит невысокий, щуплый мужчина.
— Дзень добрый.
Явный еврей, костюмчик импортный, говорок польский. Разыгрывают: в Ленчне не осталось евреев! Встревоженный Лясгутин успокаивает себя, но еще больше волнуется.
— На очную ставку приглашен гражданин Польской Народной Республики, бывший житель местечка Ленчны Симон Бердичевский, — объясняет Харитоненко.
Листает следователь лежащую на столе папку, Лясгутин не может оторвать взгляд от сидящего напротив него человека. На лице два шрама: один под глазом, другой искривил рот. Пулевые раны. Неужели выжил?! Так ведь всех закопали в могиле, сам же закапывал.
Не торопится Харитоненко, дал время Лясгутину вновь пережить события в Ленчне. Достал, наконец, протокол, предъявляет.
— Познакомьтесь, после этого начнем очную ставку.
На протокол наклеены три фотографии в вахманской форме: он, Мисюра и Дриночкин. В протоколе записано:
«Я, капитан Калачик Феликс из Министерства внутренних дел в Варшаве, действуя на основании ст. 245 8, с применением правил ст. 233 УПК, вызвал нижеуказанного в качестве свидетеля:
Бердичевский Симон, родился 26 марта 1922 года, уроженец Ленчны Люблинского воеводства, родители Исаак и Берта, гражданство польское, национальность еврейская, место жительства Вроцлав, пл. Костюшко, 3, кв. 5.
В присутствии понятых Сташевского Леопольда и Томачека Станислава предъявил гражданину Бердичевскому для опознания фотографии лиц в форме охранных войск СС.
Осмотрев фотографии, гражданин Бердичевский заявил:
— Я убежден, что на снимках № 1 и 3 запечатлены личности, которых видел неоднократно летом 1942 года в гетто Ленчны. Эти люди запомнились, ибо из окна соседнего дома я наблюдал, как они зашли в дом моего отца Бердичевского Исаака, слышал его крик, но не посмел зайти. Видел, как эти немецкие служащие вышли из дома. Зашел после них — отец был уже мертвый, в крови…»
Не дочитав, положил протокол, прижал руку к колену, чтобы подполковник не заметил дрожи. Молчит, не может смотреть в глаза Бердичевскому.
— Свидетель, расскажите о расстреле в Ленчне, — обращается Харитоненко к Бердичевскому.
— В тот день было расстреляно все наше местечко. Я оказался одним из последних. Десять немцев-эсэсовцев убили около полторы тысячи узников гетто, этим, — кивнул Бердичевский в сторону пожелтевшего Лясгутина, — приказали расстрелять остальных. Оставалось человек пятьдесят. Двадцать расстреляла одна их группа, потом погнали последних. Там был и я. Они набросились на нас, избивали, заставляли снять одежду. Голый пошел к яме, думал лишь о том, чтоб без мук умереть. Поставили нас спиной к яме, напротив стояли эти с ружьями, кто-то скомандовал: «Фойер». Очнулся в темноте, задыхаясь; почувствовал боль и тяжесть на себе. Сначала не понял, потом догадался, что ранен и вместе со всеми закопан в могиле. Как-то выкарабкался и пополз. Добрые люди спрятали, лечили, спасали.
В кабинете Харитоненко воцарилось молчание. Опротивел Сергею Лясгутину белый свет, не может смотреть на свидетеля, ставшего грозным судьей. Надеялся, что проклятое прошлое навсегда похоронено, а оно пришло из мо гилы.
— Подтверждаете показания свидетеля Бердичевского? — нарушает молчание Харитоненко.
— Подтверждаю.
3
О Молдаванке толковали по-разному: одни называли сердцем Одессы, другие — гнойником. На этой окраине до революции и в первые послеоктябрьские годы вольготно орудовали торговцы контрабандой. Славилась Молдаванка воровскими малинами. Притоны, а было их множество, манили ямайским ромом и музыкой портовых кабаков всего мира. В песнях Молдаванки стирались грани между цинизмом, преступлением и веселой забавой. Песней отзывалась Молдаванка на любую беду. Если несчастной Марусе изменял любовник, она горевала не так, как другие девчата, а вонзала в свое разбитое сердце «двенадцать кухонных ножей». На Молдаванке жил Мишка Япончик — король одесских бандитов. Тут слагались легенды об удачливости, наглости, благородстве Япончика и его веселых парней. Прежде чем ограбить буржуя, слали ему письмо с «денежной просьбой» и вежливо предупреждали: «Иначе ждут крупные семейные неприятности».