На грузовике со стрелками-молниями возвращались в Дрогобыч, удобно рассевшись на одежде евреев. Взглянул на добытые в гетто часы и обрадовался: еще можно поспеть…
Харитоненко переходит к очередному вопросу.
— Участвовали ли в расстреле узников гетто Дрогобыча?
— Расстрел производили немцы-эсэсовцы, — отвечает Мисюра. — Мы стояли в оцеплении. Считайте, что ничего не делали: никто из евреев не пытался бежать. Не было у них выхода, покорно шли к яме.
— Верно. Это было ужасное зрелище, — добавляет Лясгутин.
— Что делали, когда вернулись после расстрела в Дрогобыч?
— Пошли на футбол, — вспоминает Лясгутин.
Идиот, на кой черт вспомнил футбол! Мисюра отстраняется от любителя неуместной забавы:
— Не помню такого, не писал дневников.
Отмахнулся от футбола, — отмечает про себя Харитоненко. Признал более существенное, расстрел уже стал обыденной работой. Выясняет:
— Кто был старшим команды в Наварии?
— Мисюра! — уверенно отвечает Лясгутин.
— Не был я старшим! Кто бы меня назначил? Не годился по своей малограмотности, — возражает Мисюра и хватается за счастливую мысль: «Самое время свести счеты с Коршуновым». — Старшим был Коршунов. Он умел говорить по-немецки, еще до войны вышел в начальники, работал бухгалтером.
— Кто же был старшим? — переспрашивает Лясгутина Харитоненко.
— Может, и Коршунов, — отвечает Лясгутин. — Разве вспомнишь? Прошло столько лет.
— Кто менял вещи убитых евреев на самогон? — подполковник Харитоненко подходит с другой стороны к Наварии.
Мисюра вспоминает очную ставку с Коршуновым. От еврейских вещей не отвертеться, надо хоть отодвинуться от них.
— Еврейские вещи? — переспрашивает Мисюра. — Был такой случай. Лясгутин залез в склад вещей убитых евреев и затем выменял в Наварии какие-то тряпки на самогон. Все тогда пили.
Скотина бессовестная! Лясгутин разозлился. Не хочет быть начальником, а валит на меня, как на мертвого. Я тебе устрою!
— Точно не помню, был ли Мисюра начальником, а склад с еврейскими вещами он принимал. С этими вещами получилась такая история. Закрыл унтерштурмфюрер склад на замок и увез ключ. Мисюра посмеялся над унтерштурмфюрером и открыл окошко, в котором заранее поднял шпингалет. Предложил мне залезть, взять что-нибудь на обмен: все мечтали о выпивке. А мне что! Не я же отвечал за еврейские вещи. Залез в склад — на вещах полно вшей. Затошнило, так ни с чем и вылез. Тогда полез Мисюра и вынес вещички. Не отказываюсь, относил в село, принес самогон, помянули евреев.
— Железная логика! — констатирует без злости Мисюра. — Не смог взять вшивые вещи, его, видите ли, затошнило. А тащить в село для обмена — пожалуйста! Тут его не тошнило. Не мог вспомнить, кто был начальником нашей команды; но стоило мне показать, как он воровал вещи расстрелянных, сразу «вспомнил», что я всем командовал. Будет выгодно — сделает меня помощником Гитлера. Некрасиво получается, концы с концами не сходятся.
— Мораль читаешь! — покачал головой Лясгутин. — Подумать только: Мисюра решил учить меня правильной жизни.
— Так был Мисюра начальником команды в Наварии? — снова спрашивает Харитоненко. — У вас, Лясгутин, ведь и вправду концы с концами не сходятся.
— Не сходятся! — подтверждает Лясгутин. — Не хотел топить Мисюру, это не в моих правилах. Но если так нахально брешет и еще меня совестит, то скажу правду: он был начальником. Других вахманов допросите — то же скажут. И хочу, гражданин следователь, обратить ваше внимание еще на один момент: в Яновском лагере не я стал обервахманом. а Колька Мисюра.
Глава шестая
1
Не спится Мисюре, вспоминается Навария — поселок под Львовом. В двух промерзших сараях разместилась сотня евреев, пригнанных для работы на кирпичном и двух известковых заводах. Он, украинец, — начальник команды и комендант концлагеря. Небольшая команда, из пяти вахманов, да и концлагерь малюсенький, однако и в таких раньше только немцы командовали. Оправдал доверие, установил образцовый порядок в концлагере и жил, как у бога за пазухой. Лютует февральский мороз, а в вахманском доме тепло: в каждой комнате топятся печи. Не отказывал себе и другим вахманам в удовольствиях, евреи ходили по струнке. Подъем — в четыре, отбой — после выполнения нормы. Одни сдыхали, другие обеспечивали всем, чего он пожелает. А как же! От него зависела их жизнь. Тех, кто выменивал для него последние вещи на водку, не лупил, приказывал вахманам: «Моих жидов не трогать!» Зато остальным доставалось. Возвратятся евреи с работы — заставляет маршировать, бегать, шапки снимать, ложиться в снег, вскакивать и снова ложиться, прыгать, танцевать. Лясгутин тоже занимательно проводил зарядку, всегда выдумывал что-нибудь интересное. Но забава забавой, а дело — делом. Лично проверял, как евреи работают. Хочешь жить — вкалывай, не хочешь — марш на свое жидовское кладбище. И никто не пытался дурить, от этого он быстро отучивал. Как-то узнал, что еврей Марек до немцев работал в Дрогобыче доктором и сейчас своих лечит. А однажды даже дошел до такого нахальства, что попросил освободить какого-то доходягу на несколько дней от работы. Тогда он доктору пообещал набить морду, если еще раз такое учудит, а доходяге сказал: «Не можешь работать, занимай могилу на кладбище». Подействовало. Жена доктора тоже; раныпе притворялась больной, после этого случая стала исправно работать.