— Пульс в норме, герр унтерштурмфюрер!
Отгремели автоматные очереди. Яма закидана землей. Приказал унтерштурмфюрер сложить одежду расстрелянных в пустующий домик: отдельно пальто, пиджаки к пиджакам, брюки к брюкам, белье отдельными стопками, обувь попарно связать шнурками.
Укладывая дырявые брюки, Лясгутин не выдержал:
— Ну и жмоты! На таком рванье строят гешефты. Да у нас бы в Одессе…
Хоть и не было поблизости немцев, решил все же прикрикнуть на него:
— Заткнись! Забудь про одесский бардак. У немцев во всем порядок!
В душе согласился с Лясгутиным: «Несправедливо! Столько возились с евреями, а немцы позарились на их паршивые тряпки».
Сложили еврейскую одежду в домик, унтерштурмфюрер запер дверь своим замком, ключ положил в карман, приказал:
— Охраняйте имущество, за вами и грузом приедут.
Уехали эсэсовцы, а они остались скучать в Наварии. Нечем заняться, не на что выпить, сами зарыли в землю тех, кого грабили. Раньше, до войны, пошли бы в клуб на танцы, куда-то на вечерницы. Теперь в Наварии нет клуба; если молодежь и собирается на вечерницы, там нечего делать. Отвыкли от таких развлечений, да и их чураются как зачумленных.
Тут-то Лясгутин показал свою предусмотрительность и находчивость. Подозвал его, Мисюру, к домику с барахлом:
— Есть предложение!
— Какое?
— Унтерштурмфюрер повесил на дверь хороший замок, он спокойно висит. Но когда складывали в домике германскую собственность, я позаботился о доступе свежего воздуха, на этом окошке поднял защелку, — хохочет Лясгутин. — Теперь остается нажать пальчиком, и окно распахнется. Конечно, там в основном рвань, но за отдельные вещи сеньоры из Наварии дадут самогон.
— Ну и стерва! — не так обрадовался рванью, как возможности отомстить жадным немцам. — Значит, как приняли замок под охрану, так и сдадим.
— Так точно! — по-швейковски козырнул Лясгутин.
— Тогда нажимай одним пальцем!
Распахнул Лясгутин окно, Прикидько, Коршунов и Панкратов с интересом заглядывают в барак.
— Будет беда, могли описать еврейские вещи! — как всегда, испугался Д риночкин.
— Не суй нос, если не имеешь понятия, — одернул Дриночкина. — Все время ходил с унтерштурмфюрером, он ничего не записывал.
— И не наша вина, если какой-то еврейчик не берег свое ценное здоровье и приехал на работу, не имея пальто, — вздохнул Лясгутин. — А другой мог с горя пропить пальтишко, третий — оставить сыну в наследство.
Два дня шла торговля, Сережа Лясгутин перепел все одесские песни. На третий день приехал грузовик со стрелками-молниями. С германским имуществом укатили в Дрогобыч. Встретил штурмфюрер Кунд, построил:
— Стажировка закончена, для дальнейшего несения службы направляетесь в Яновский лагерь. Вам повезло, будете жить в большом немецком городе Лемберге. Особо отмечаю успехи вахмана Мисюры, он зачислен кандидатом на должность обер-вахмана…
— Мисюра, на выход!
Идя по коридору, подумал, что вызывает начальник КГБ по его заявлению, но завели в кабинет Харитоненко. Следователь встретил как обычно, пригласил сесть, угостил сигаретой.
— Начальник областного управления КГБ рассмотрел ваше заявление и просил передать, что примет в ближайшее время. Мне приказал допросить по существу заявления.
— Как надо понимать ближайшее время? — невесело улыбнулся Мисюра.
— Хоть и не положено обсуждать характер начальника, могу сообщить, что наш генерал не верит на слово, ему нужны доказательства. Говорю по своему опыту. Поняли, Николай Иванович?
— Ясно. Значит, товар на бочку. Однако товар есть, нет бочки, — многозначительно замечает Мисюра.
— При вашем уме, думаю, не надо втолковывать, что генерал примет решение, когда будет знать, для чего добиваетесь приема, — пожурил Харитоненко.
— Не положено задавать вопросы следователю, но этот не относится к делу. Как думаете, зачем Крылов написал басню о лисице и вороне?
— Наверное, чтобы показать, как вредно поддаваться лести.
— Думаю, главная мораль — в другом: лисице не надо говорить, что она умна: сама знает. А дуру ворону стоит похвалить за ум, и в результате — сыр! Я к тому, что Мисюра хочет, несмотря на вашу высокую оценку его ума, подороже продать свой сыр — самому генералу. И вам не на что обижаться: речь идет о моей жизни.
Зачем Мисюра добивается встречи з генералом? Вряд ли затем, чтобы выложить свой товар. А для чего? Видимо, хочет выяснить ситуацию, предел обвинения. Привык иметь дело с начальниками, знает: они не размениваются на мелочи, берут быка за рога, мыслят и говорят масштабно.