Достал Николай Петрович из ящика письменного стола пачку сигарет, закурил. Уже месяц борется с многолетней привычкой, но когда нервничает, все-таки берет сигарету. Поглядывает Макаров на синеватый дымок: «Что стряслось с генералом?»
— Почему тянете с арестом Панкратова? — раздраженно выясняет Шевчук.
— Панкратов в 1951 году был осужден за вахманскую службу, отбыл наказание. По первому обвинению участие в уничтожении узников ему не вменялось, теперь эти эпизоды расследуются.
— И долго они еще будут расследоваться?
— Полагаю, уложимся в две недели.
— Это, Михаил Иванович, предельный срок, — сделал генерал пометку в блокноте, придавил недокуренную сигарету о пепельницу, снова взялся за протокол.
Глава десятая
1
— Гражданин следователь, ошибку сделали, неправильно сделали, так нельзя, — монотонно твердит Панкратов, без возмущения и укоризны.
— Какую ошибку? — спрашивает подполковник Харитоненко.
— Конечно, ошибка, конечно, ошибка! — зачастил Панкратов. — Невезучий я, всю жизнь страдаю из-за ошибок. Немцы по ошибке взяли в вахманы, Панкратов — отвечай, да. Ошибка не ошибка, ничего не поделаешь — судьба, это я понимал, хорошо понимал, не прятался, приехал в Кокино и дождался ареста. У следователя сразу сознался, что по ошибке был вахманом; все, что спрашивали, рассказал, и за это — десять лет, да. Десять лет за ошибку — это неправильно, однако раз дали — сидел. Хорошо сидел, стал ударником, сняли четыре года, да. Вернулся в Кокино — снова ударник. Бригадир скажет, председатель скажет, да. А теперь арестовали за то самое. И это правильно, это законно, да? Советская власть — справедливая власть, отпустите меня.
— Когда первый раз велось следствие, вы скрыли свое участие в массовых убийствах.
— Ничего не скрывал. О чем спрашивали, все-все отвечал, да.
— Рассказали, как убивали узников?
— Не убивал. На вышке стоял, да, на работы водил, да. Никому ничего плохого не делал.
Взял Харитоненко телефонную трубку, приказал:
— Из пятой ко мне в кабинет.
Ввели Мисюру. Стоит как положено, держит за спиной руки, на Панкратова не обращает внимания, будто в кабинете у следователя только привычная мебель.
— Садитесь. Очная ставка. Знаете этого гражданина?
— Панкратов! — спокойно отвечает Мисюра, точно вчера встречались.
— А вы знаете, кто сидит перед вами? — спрашивает Харитоненко Панкратова.
Робко взглянул Панкратов на пожилого мужчину с еще холеным и надменным лицом. Вроде не приходилось встречаться. Всмотрелся в скособоченное тело и длинные руки, заулыбался: доволен, что вспомнил.
— Паук. Это Паук!
— Какой Паук? — спрашивает Харитоненко. Кличку запомнил, назовет ли фамилию?
— В лагере так называли Мисюру. Все называли, и вахманы.
— Ложь! — спокойно возражает Мисюра.
— Не в глаза называли, — объясняет Панкратов. — Начальником был, убил бы за это лагерника. И вахманы боялись с ним ссориться. А за спиной не было у него другого названия.
— Личные счеты имеются? — спрашивает Харитоненко Мисюру и Панкратова.
— Какие личные счеты! — презрительно хмыкнул Мисюра. — Это же тварь бессловесная: куда посылали, туда и бежал.
— Правильно, справедливо говорит Мисюра, — подтверждает Панкратов. — Без приказа ничего не делал: куда посылали — шел, что приказывали — делал.
— Панкратов участвовал в расстрелах узников? — спрашивает Харитоненко у Мисюры.
— А как же! Старался, выполнял приказы, расстреливал не хуже других, — с удовольствием сообщает Мисюра.
— Зачем говоришь неправду? — Панкратов укоризненно покачал головой.
— Неправда? — зло переспрашивает Мисюра. — А в Ленчне, когда кончали евреев, ты же рядом со мной стрелял.
— Стрелял! — после длительной паузы подтверждает Панкратов. — Только я стрелял просто так, в воздух. Мне было жалко людей, да.
— Ав Дрогобыче? — выясняет Харитоненко.
— Ив Дрогобыче стрелял в воздух!
— И в Наварии?
— И в Наварии, да!
— Расскажите, Мисюра, все, что вам известно об участии Панкратова в расстрелах узников Ленины, Дрогобыча и Наварии?