Конечно же, Харитоненко придает большое значение документам и другим вещественным доказательствам: в них нередко заложен успех розыска преступника, допросов обвиняемых и свидетелей Однако самое сложное и решающее — допрос, в нем судьба следствия. Ни один документ не может отразить все детали и обстоятельства преступления, его движущие рычаги, вскрыть до конца характер и психологию преступника. Не случайно главным критерием мастерства следователя служит искусство допроса. Каждый обвиняемый — очередное испытание, загадка, к которой надо подобрать особый ключ. И не всегда загадка тем труднее, чем сложнее человек. Случается, примитивная личность оказывается наиболее тяжким испытанием. Пришло время познакомиться со Степаном Прикидько.
— Ваша власть, делайте что хотите, не виновен, — угрюмо твердит Прикидько, ковыряясь в черной окантовке ногтя большого пальца.
— Ни в чем не виновны? — переспрашивает Харитоненко.
— Ни в чем! Один раз ни за что посадили и теперь ни за что взяли.
— Ни за что? Вы были осуждены за измену Родине, — напоминает Харитоненко.
— Конечно, ни за что! — Прикидько еще усерднее ковыряется под ногтем. — Поэтому выпустили.
— Выпустили по амнистии, — Харитоненко протягивает определение суда.
Прикидько, не обращая внимания на определение, продолжает свое занятие:
— Не знаю никакой амнистии, пострадал из-за культа. Так и сказали.
— Кто сказал?
— Все говорили.
— Арестованный Прикидько, прекратите ковыряться в ногтях, сидите как следует. Потом сможете остричь ногти.
Положил Прикидько здоровенные ладони на колени, взором в руки уперся, молчит.
— Признаете, что в 1942 году добровольно поступили в школу охранных войск СС?
— Я малограмотный и темный, кончил два класса и один коридор, больше нигде не учился.
— Не два, а четыре. В деле имеется справка.
— Записали для плана, я кончил только два класса.
— Ав школе вахманов СС обучались?
— Не учился!
— Из Хелмского лагеря военнопленных выехали в Травники?
— В Хелмском лагере бедовал, как все. Приехали немцы, посадили в машину и как телят повезли в Травники. А для чего — понятия не имел.
— Ив Травниках ничего не сказали?
— Сказали, что будем немцам служить, а кому жизнь надоела, пусть выходит из строя. Не вышел: был сильно напуганный, не хотел помирать.
— Так учились вы в школе на вахмана?
— Не учился: болела рана, поставили постоянным дневальным.
— Документами и врачебным освидетельствованием установлено, что вы не были ранены.
— Документы со мной не ходили в атаку, написать все можно. Фактически ранили в голову, в Хелмском лагере все видели.
— Почему не осталось шрама?
— Откуда знаю? Должны быть следы.
— Лясгутин и другие находившиеся с вами в Хелмском лагере утверждают, что вы не были ранены.
— Они пусть за себя отвечают, я за себя.
Отвечает Прикидько монотонно, с таким видом, будто не понимает, о чем идет речь. Разглядывая угрюмую физиономию, Харитоненко видит настороженные злые глаза. Этот ведет поединок по-своему: «Мы люди темные, ничего не понимаю, не знаю». Такие для следствия самые трудные: логики они не признают, доказательства отскакивают от них, как горох от стены. Одни так себя ведут до самого приговора, другие — пока не поймут, что от ответственности не уйти. Как себя поведет Прикидько?
— Значит, в школе вахманов не обучались, только дневалили?
— Так точно!
— А принимали присягу на верную службу фашистам?
— Не принимал никакой присяги.
— Прочтите, Прикидько. Если верно записано, распишитесь, — протягивает Харитоненко протокол допроса.
Долго читает Прикидько. Закончил, еще раз прочел. Медленно и старательно расписывается.
Взял Харитоненко телефонную трубку:
— Введите Лясгутина!
Зашел Лясгутин, сел на привычный табурет, приветливо взглянул на Прикидько.
— Здорово, Степа. Давно не виделись.
Не отвечает Прикидько, даже не смотрит на Лясгутина.
На вопрос, в каких он отношениях с Лясгутиным, Прикидько угрюмо буркнул:
— Ни в каких.
— А вы, Лясгутин, что скажете?
— В Хелмском лагере стал лучшим корешем, потом разошлись характерами. Это же типичный кровосос и кулак.
— Жулье! — коротко бросает Прикидько.
— При каких обстоятельствах Прикидько вступил в лагерную полицию? Как стал вахманом? — спрашивает Харитоненко у Лясгутина.
— Увидел на мне полицейскую форму, взяла его черная зависть. А мне не жалко, повел к обер-лейтенанту. Обрадовался Степа и, чтобы втереться в доверие, притащил какого-то кучерявого, доложил, что поймал еврея. Кучерявый оказался турком, но Степу за старательность все же взяли в полицию. Когда приехали немцы отбирать в вахманы, он сразу вылез ид строя.