— Точно уезжаешь? Жалеть не будешь?
Мы обнялись. Капитан распорядился, чтобы броневик отвез меня до Ростова. Я пробовал спорить, понимая, что машина сейчас нужнее здесь, но капитан настаивал и я согласился. Все были крайне взволнованы, желали благополучного возвращения, благодарили за то, что разделил с ними невзгоды и опасности. Искренность их простых чувств растрогала. Я благодарил всех за помощь, доверие и дружбу. Напоследок мы переобнимались, а с теми, с кем я сдружился особенно крепко, обменялись телефонами. Капитан не стал дожидаться, когда мы отъедем. Он развернулся и ушел в темноту, прямой и строгий. Я подумал, что возможно мы никогда больше не увидимся, а еще о том, сколько я узнал от него и вместе с ним за этот месяц и как все изменилось. В десятом часу Дамдин, Василий и я выехали в сторону границы. Около одиннадцати мы прибыли на базу в Н. Ребята сдали оружие и бронежилеты, мы заправили броневик и двинулись на переход. Без четверти полночь дорога закончилась. Мы уперлись носом в знакомый шлагбаум. Вокруг нас темнело поле. Черные контуры бронетехники вырисовывались на густо фиолетовом фоне неба. Над ними по-осеннему ярко мерцали холодные звезды. Мы потушили фары, из темноты показались три силуэта и сообщили, что пропуск на нашу машину не прибыл. Ночью мы вернулись на базу.
У ворот базы часовой внимательно осмотрел нас, поднял шлагбаум и впустил машину. Мы с Дамдином оставили водителя и отправились в столовую выпить чаю перед сном.
— С-стой! — сказал пьяный голос.
Мы остановились. Сзади из темноты появился часовой, который только что пропустил нашу машину. Нас обдал тяжелый запах перегоревшего спирта. На груди часового висел автомат.
— Кто такие? — строго спросил часовой и остановился метрах в трех от нас.
— Ты что, братишка, — начал Дамдин с улыбкой, — ты же только что нас впустил.
— Пароль, — строго сказал часовой и сделал шаг назад.
— Что это значит? — спросил я строго, рассчитывая тоном начальствующим прекратить неуместную дурь часового.
— Пароль, — угрожающе повторил часовой.
— Какой п-паро… — начал Дамдин, раздражаясь.
— Семь, — бухнул я.
Лязгнул затвор. Часовой взял на изготовку.
— «Ха-рошень-кое дело», — подумал я, втягивая голову в плечи, — «Свой же, сволочь, пристрелит».
— «Таких „своих“…» — подумал Дамдин и начал объяснить часовому, что мы из… бригады, что только что заехали на территорию части, что пропустил нас собственной персоной этот часовой и еще, что он, Дамдин, этого болвана, за то, что тот пьян и навел оружие на старшего по званию… Часовой слушал молча, смотрел на Дамдина кровавыми бычьими глазами и вдруг молвил:
— Предположим…
Повисла пауза. Предполагалось, что часовой что-то добавит, но он ничего не добавил. Дамдин налился кровью. Я побледнел. Часовой молчал и смотрел на нас враждебными мутноватыми глазами и вороненым дулом автомата. Тогда я предложил всем пройти к зампотылу, чтобы разрешить это недоразумение. Мы с Дамдином прошли в офицерский барак, а часовой остался у входа. Вышел зампотыл, несколькими ласковыми словами усмирил часового, а нам объяснил, что рядом с городом действует вражеская ДРГ — оттого усилили охрану части и подняли дисциплину. На последних словах мы с Дамдином переглянусь. Зампотыл перехватил наши взгляды, нахмурился и, предложив переночевать в одном из Камазов, пожелал нам спокойной ночи. Мы решили больше не искушать судьбу и отправились спать.
Всем известно, что на Ивана Постного снятся необыкновенные тревожные манящие сны.
В ярком полуденном свете мне приснилось круглое личико с широкими скулами, с ямочками, какое часто бывает у южных девушек.
Длинные пушистые ресницы, спутанные на ветру короткие каштановые локоны, волнующе тугой живот и тонкие щиколотки, зацелованными солнечными лучами. В атласно черном купальнике этот полудетский образ обдал таким холодком наслаждения, что я застонал. «Кристина» — догадался я. Подул жгучий зюд-ост и погнал сахарно-белые облака. Они стали плавиться, принимая фантастические формы английской гончей, а потом превратились в профиль похожий на профиль министра иностранных дел с надменным лошадиным лицом. Под облаками кипело и шумело от ветра неправдоподобно синее море. Ветер срывал с гребней волн густую соленую пену и клочья ее дрожали на берегу, а загорелые ноги Кристины сбивали эту пену, оставляя легкие зверушичьи следы на песке. Личико ее надувало губы, переливалось ямочками, кружилось и встряхивало каштановыми локонами. Она прижала руки к разбухшей груди в тесном лифе и собрала в пучок влажно-кровавые губы в поцелуе. Тут сердце у меня забилось барабанным боем, ноги стали как в зыбкой воде, а губы пересохли.