Как кошки «метят» места своего пребывания, так и компании шпаны «прилипают» к постоянным местам. Вот так произошло и с моим клубом, вернее, с дискотеками. Вся эта шушера стала считать дискотеки «своими».
Убедить их в чем-либо обратном невозможно. Они же не понимают такие слова, как «собственность на недвижимое имущество», или «административное право».
То, что у них есть мотоциклы и магнитофоны, не должно никого обманывать. Это только видимость. Они — не жители двадцатого века. Нет, они все еще живут в девятом веке, еще до эпохи крещения Руси.
Их сознание еще не поднимется выше кулачного права.
Вот тут и вышла «закавыка». Дело в том, что все они, эти компании, приезжали к клубу по вечерам на мопедах или мотоциклах. Они ни с чем не хотели считаться. Уговоры и доводы они не слушают, так как не привыкли доверять словам вообще.
Они били стекла в клубе, они не желали расходиться после того, как в полночь мы с Женей пытались закончить танцы.
Долго рассказывать о том, что они делали и чего не делали. Вступить с ними в контакт было практически невозможно.
Их даже бить бесполезно. Они так к этому привыкли, что, кажется, стали совершенно нечувствительны к побоям. Наверное, если бы я расстрелял десятка два из автомата Калашникова, это подействовало бы на остальных. Хотя, полагаю, ненадолго. Памяти у них тоже нет. Как и представления о ценности человеческой жизни.
Но автомата у меня не было, так что и говорить о такой возможности не стоит.
Я здорово измотался от всех этих малолетних преступников. В какие-то моменты мне казалось, что я уже не хочу этих паршивых денег.
Когда я приходил домой после каждой дискотеки и валился на постель, мне приходила в голову мысль о том, что «бедность — не порок»…
Ведь мне ни одного раза не удавалось заканчивать дискотеку в полночь. Никто не уходил. Перепившиеся, одуревшие от грохота парни и их подружки просто не понимали, что я говорил им в микрофон.
— Дискотека окончена, — говорил я. — Уже полночь. Мы заканчиваем. Прошу всех выйти.
Это просто вызывало беспорядочный рев, и в меня летели огрызки яблок, кожура апельсинов, и слышался мат из всех углов зала…
В результате каждая дискотека продолжалась до пяти часов утра, пока основная толпа посетителей не выползала на улицу. Тогда мы с Женей выводили остальных и, наконец, запирали двери.
Вот тогда я и познакомился с Быком…
Как его зовут по настоящему, я до сих пор не знаю. Бык — это его кличка, потому что он всегда ходил в рубашке, расстегнутой на груди. Он делал это намеренно, а не потому что было жарко.
На голой груди у него была татуировка — голова быка с большими глазами, как будто смотрящими угрожающе на человека, стоящего напротив.
Бык был невысокого роста, примерно метр шестьдесят пять. Зато плечи у него были как у Шварценеггера, отчего он производил абсолютно квадратное впечатление. Особенно дополняли его облик короткие кривые ноги, на которых он как будто катился по земле.
Бык приезжал во главе своей компании хулиганов. Он был их лидером. Это были самые взрослые из моих посетителей. Самому Быку было, наверное, лет двадцать пять, хотя я и не смотрел в его документы…
Бык ездил на мотоцикле и славился как самый сильный парень в округе. Сначала он просто приезжал на танцы и вместе со своей компанией «тусовался» до утра. Они «снимали» местных девок, везли их куда-то… Еще чаще они заводили драки и всегда выходили из них победителями.
Начало одной такой драки я видел собственными глазами. Никакого повода для нее не было. Но это не беда. Повод найти всегда очень легко.
Просто Бык вразвалочку на своих кривых ногах подошел к нескольким парням лет восемнадцати и сказал им вдруг:
— А вы кто такие? Что вам тут надо?
Те опешили и ничего не нашлись ответить. Вопрос явно не имел ответа. Что им могло быть надо на танцах? Праздный вопрос. То же, что и самому Быку.
— Убирайтесь отсюда, — сказал им Бык. — И чтобы я вас тут больше не видел.
Чем не понравились Быку именно эти парни? Наверное, он и сам бы не мог сказать. Просто ему почему-то показались неприятными их лица, и он вообще был в настроении избить кого-нибудь. Вот и весь повод…
Парни те ничем не отличались от остальных. Такие же испитые лица в восемнадцать лет, красные глаза, всклокоченные немытые волосы… Как и у их подружек-пэтэушниц.
Но они уходить не захотели, и Бык со своими парнями вытащили их на улицу и долго, с улюлюканьем били ногами.
А однажды Бык вдруг подошел ко мне и сказал, что хочет поговорить.
— О чем? — спросил я, думая, что это недоразумение. О чем мы с ним могли вообще говорить?