А даже если он возьмется хоть для вида разобраться в этом деле, не окажется ни одного свидетеля. Жители окрестных домов были злы на меня еще больше, чем милиция.
Я представил себе, с каким злорадством они смотрели ночью на разорение «гнезда разврата»…
Дело было плохо. Еще хуже оно было оттого, что я точно знал, кто это сделал. Оставалось, конечно, радоваться, что ничего не пропало и у меня есть только проблемы с окнами и с установкой двери на место.
Но мне стало ясно, что Бык не любитель много говорить и упрашивать… Мы посоветовались об этом с Валентиной.
— Двадцать тысяч — это половина всего, что мы имеем, — сказала она грустно. — Но ведь если такой беспорядок будет продолжаться, нашу дискотеку все равно скоро прикроют. Тогда мы потеряем все.
Она еще подумала и сказала:
— Наверное, нам действительно не обойтись без этого Быка.
Вечером на дискотеке появился сам Бык. Он вошел в зал и с победной улыбкой посмотрел на меня, стоящего возле пульта диск-жокея.
Я кивнул ему и указал на дверь моего кабинета. Бык улыбнулся еще горделивее, чем в первый раз.
В кабинет ко мне он вошел так, словно сделал одолжение. Вероятно, такое лицо было у Бонапарта, когда он въезжал в Москву…
— Я слышал, у тебя неприятности, — сказал он, разваливаясь на стуле.
Я молчал и смотрел на него, в его наглую рожу. Вот бы никогда не подумал, что мне когда-нибудь придется иметь дело с этим подонком.
Но такова современная жизнь. Седые почтенные профессора остались в институте. Вообще все хорошие приличные люди остались где-то там, в далекой прошлой жизни.
Конечно, есть хорошие люди и в Белогорске. Наверное, до них рукой подать. Только они вряд ли помогут мне.
Заместитель прокурора Павел Кротов, мой одноклассник, да тот же участковый, заведующая отделом культуры — все они хорошие порядочные люди. Я могу пойти к каждому и буду принят как равный, уважительно и хорошо. Но что они все мне скажут?
«Закрывай свою поганую дискотеку. Не позорься», — скажут они. И будут правы по-своему.
А я куда денусь? На рынок носками торговать пойду? Что я могу сделать, если я работник культуры и это — единственное, что я умею делать? Это — моя профессия. И другой у меня нет. Разбавлять бензин водой на бензоколонке я все равно уже как следует не научусь… Для этого надо иметь склонность. Да и не напрасно же я пять лет учился… Этот клуб и эта дискотека, мною придуманная, — это единственное мое подспорье в жизни. Мой кусок хлеба, который теперь стал, ой, как дорог…
И последним человеком, который мне остался в качестве соломинки, за которую хватается утопающий, стал Бык. Только этот негодяй мог реально помочь мне в работе.
Так я считал тогда.
Правда, он хотел половину…
— Могло и хуже быть, — сказал вдруг Бык, посмеиваясь. — Могли и спалить твой клуб. Нынче народ, знаешь, какой… Спалят, и все. Ку-ку. Понимаешь?
— Понимаю, — ответил я.
Никто не придет мне на помощь. Действительно, спалят клуб… Вот я и остался в своей жизни один на один с Быком.
— Так ты подумал? — спросил он, закуривая.
— Я согласен, — сказал я и в эту минуту стал отвратителен самому себе.
— Я и не сомневался, — произнес Бык со значением. — Хорошо, что ты согласен. Умный мальчик. А то ведь столько негодяев вокруг… Прямо сегодня ночью и спалили бы твою халупу.
Он посмотрел в мои глаза и успокаивающе добавил:
— Ничего, не бойся. Теперь все будет хорошо. Давай сюда двадцать тысяч.
Я отсчитал ему деньги, и он, засовывая их в карман, ухмыльнулся покровительственно:
— Деньги ваши — будут наши… Не дрейфь, Франц. Теперь будешь, как у Христа за пазухой.
Вот так состоялось наше знакомство. Надо сказать, что в первое время я не особенно жалел о том, что появился Бык. Потому что порядок, относительный, конечно, он поддерживал.
Бандиты не могут обеспечить порядок в европейском понимании этого слова. Но нечто, похожее на субординацию и дисциплину лагерно-блатного типа они могут организовать.
Дискотеки теперь заканчивалось более или менее вовремя. Я получил возможность спать по ночам. За несколько последних месяцев я совершенно от этого отвык.
Другое дело, что все эти отношения с Быком и его «людьми» производили на меня очень тяжелое впечатление. Теперь он больше не пугал меня, наоборот, шутил и помогал, если надо, утихомирить разбушевавшихся юнцов. Просто каждый раз он приходил в начале ко мне в кабинет и получал свои двадцать тысяч. Он при этом улыбался и сразу уходил потом.