Ему совершенно все равно — кого и как… Лишь бы побольше. Испанцы называют таких «производителей» красивым словом «мучачо»… Не человек, а мускулы, плавно переходящие в фаллос…
— Чего ты боишься? — вновь спросил Бык, нагло рассматривая меня в моем возмущении.
— Я не боюсь ничего, — ответил я, сохраняя достоинство. — Просто говорю тебе — не приближайся к моей жене. Что тебе — других мало? Тут, кажется, достаточно прошмандовок…
— Порядочную хочется, — мечтательно сказал Бык. — Она у тебя красивая, порядочная, образованная… Совсем другое дело. Человек ведь должен тянуться к прекрасному. Вот я и тянусь.
— Ты меня понял? — пытаясь придать себе грозный вид, спросил я. — Или тебе нужно подробно объяснять, что я тебе это запрещаю делать?
— Что ты мне запрещаешь? — с ленивой наглостью спросил Бык, как бы потягиваясь передо мной…
Этот его жест означал две вещи… Он как бы показывал мне, насколько скучно ему со мной говорить, а с другой — как будто говорил мне: «Ну, вот он я. Попробуй, ударь меня…» Это напоминало крик шпаны в годы моего детства: «Я больной! У меня справка есть! Я тебе что хошь сейчас сделаю, и мне ничего не будет…»
Потом Бык сказал;
— Ладно. Не трепыхайся. Не стану пока…
— Что не станешь? Что пока? — взвизгнул я, чуть не подпрыгнув перед ним. Может быть, я даже ударил бы его, если бы он тотчас же не отступил на шаг и не сказал примирительным голосом:
— Да я пошутил… Не хочешь, не надо. Успокойся, не кипятись.
— Ты меня понял? — продолжал я наступать на него, сжимая кулаки в бессильной ярости.
— Понял, — ответил Бык, выходя из кабинета. — Я тебя понял.
Дискотека в ту ночь закончилась вовремя — ровно в двенадцать. Мы с Женей закрыли клуб, и я пошел домой по тихим, пустынным улицам. Валентина всегда уходила пораньше.
На улицах было темно. Освещаются более или менее хорошо только три улицы в центре. А у нас, на окраине, света почти нет. Я шел в темноте, разбирая дорогу. Была зима, вокруг лежали глубокие сугробы. Некоторые были так высоки, что превышали человеческий рост.
Видно вокруг было плохо. Обычно, несмотря на отсутствие фонарей, свет падает на улицу из освещенных окон. Сейчас же была ночь, и все окна были темны.
Вдруг из-за сугроба появились две фигуры. Они вышли так внезапно, что я даже не сообразил, кто это, и продолжал двигаться им навстречу.
Один из мужчин неожиданно бросился на меня и ударил кулаком в лицо. Я упал в снег на спину. Нападения я совершенно не ожидал.
«Только бы не били ногами, — подумал я. — Это самое страшное». Но именно это и произошло. Я не успел встать, а только перевернулся на бок, как ощутил страшную боль в правой руке.
Надо мной стоял человек, и я увидел в его руках доску. Доска была неширокая, почти как палка. Это ею он меня ударил по руке.
В глазах у меня стало темно от боли. Я закричал, надеясь, что, может быть, хоть кто-то услышит и придет на помощь. Хотя на это, конечно, надежды мало.
«Давай еще!» — крикнул второй человек, и палка опустилась на меня во второй раз.
«Только бы не по голове», — промелькнула у меня нелепая надежда. Как говорят, надежда умирает последней…
Но тут все оказалось благополучно. Второй удар был тоже не по голове. Я пытался бессознательно отползти и, видимо, переместился, так что второй удар пришелся по ноге…
Видимо, он был еще болезненнее первого. Я задохнулся в крике боли и потерял сознание. Теряя сознание, я был абсолютно уверен в том, что умираю. Мне показалось именно так.
Перед глазами плыли сначала красные, потом фиолетовые круги. Затем круги стали распадаться и превратились в разноцветные шары, которые ослепительно блестели.
«Как в цирке», — подумал я и почему-то в то мгновение пожалел, что так мало ходил в цирк в своей жизни. Почему-то именно это показалось мне самым горьким в те секунды, что я прощался с жизнью…
Была пустота, чернота, в которую я провалился. Вспомнив книгу доктора Моуди и его рассказы о впечатлениях людей, переживших клиническую смерть, я все время ждал появления черного длинного туннеля и света в его конце. Там меня должен был встречать Бог.
Я подсознательно ждал этого момента, но он все не наступал. Вместо этого я почувствовал, что меня кто-то трясет за плечо.
«Значит, я не умер, — подумал я. — Удивительно… Я был уверен, что умру». Надо мной склонилось старческое лицо, и я узнал тетю Феню, мою клубную кассиршу. Она трясла меня и испуганно говорила: