Фишер гордо посмотрел на меня и добавил умоляющим голосом:
— Видите — самая что ни на есть подходящая кандидатура в убийцы. Только признание осталось получить.
— Да, — согласился я. — Такой вполне мог. Мотив у него есть. На почве ревности и обиды… Моральный облик преступника очевиден. Антисоциальный тип. В суде пройдет несомненно.
— Вот и я говорю, — обрадовался Фишер. — Только признание получить. Пусть будет явка с повинной. И мы его живо убийцей назначим…
— А орудие убийства? — спросил я.
— Найдем, — быстро, не моргнув глазом ответил Фишер.
— А способ убийства? А обстоятельства?
— Напомним, — грозно сказал капитан. — Если он сам забыл — мы ему напомним. Главное, — чтоб чистосердечно признался.
Если бы Бык признался, это было бы замечательно. Тогда у нас была бы самая высокая раскрываемость в области. Да еще такие громкие дела… Что одно, что другое.
— Давайте его сюда, — сказал я капитану. — Будем его «колоть».
Фишер с уважением посмотрел на меня и удовлетворенно усмехнулся. Он добился своего, заставил-таки меня принять участие в работе.
Стул поставили посреди комнаты. Быка ввели и посадили на него. Фишер зашел сзади и встал за спиной предполагаемого убийцы. Я остался сидеть перед ним, глядя ему в дебильное испуганное лицо.
Два оперативника встали по бокам от Быка, возвышаясь над ним. Нам предстояло серьезное и ответственное дело, и все следовало сделать по правилам, по испытанной энкавэдешной схеме…
— Гражданин Быков, — начал я грозным замогильным голосом. — Вы признали, что вступили в связь с потерпевшей гражданкой Бауэр… Вы подтверждаете это?
Быков посмотрел на меня жалобными глазами и неожиданно тонким голосом ответил:
— Подтверждаю.
— Я обвиняю вас в убийстве гражданки Бауэр, — сказал я уже громче, на всю комнату.
И тут по всем правилам вступил Фишер:
— Расскажите, как и при каких обстоятельствах вы убили гражданку Бауэр, — почти закричал он, наклонившись сзади в самое ухо Быкова.
Тот попытался мотнуть головой назад, но Фишер прикрикнул на него:
— Не оборачиваться!
Тут опять наступила моя очередь, и я крикнул, повторив вопрос капитана:
— Расскажите, как вы убили Валентину Бауэр!
И Фишер тут же закричал сзади:
— Быстро и подробно! Быстро и подробно!
Бык опять сделал движение головой, и тут в дело вступили оба оперативника. Они положили свои руки ему на плечи и закричали одновременно:
— Не оборачиваться! — кричал один, нависая над Быковым.
— Чистосердечное признание облегчит тебе участь! — выкрикивал второй через равные короткие интервалы времени.
Потом они оба замолчали, и Фишер, приблизившись совсем близко к затылку Быкова, заорал:
— Признавайся, гад, прокурору!
Быков оторопело молчал. В газах его стояли слезы страха. Это все они такие, я знаю.
Хулиган вообще именно такой. Он гордый и сильный, пока на воле. А в такой ситуации он перестает вообще быть личностью. Это слизняк. На первом же серьезном допросе часто оказывается, что гроза местных улиц и тупиков — просто жалкий маменькин сынок. Он плачет и размазывает слезы по щекам. Никогда в такие минуты и не подумаешь, про такого, на что он был способен, пока был на воле…
— Это не я, — наконец сказал он. Губы его тряслись, но он еще раз повторил: — Я ее не убивал. Даже и не думал.
Я встал перед ним, расставив ноги и покачиваясь на носках.
— Сейчас подумаешь, — сказал я угрожающе. — Я тебе расскажу. Когда Валентина Бауэр послала тебя подальше, ты почувствовал какое ты дерьмо на самом деле. Она вернулась к мужу, а ты, гад, решил ее убить.
Наступила тишина. Теперь все молчали и ждали последующих событий.
— И ты ее убил, — продолжал я. — Мы это знаем. И вообще все про тебя знаем. У нас есть свидетели, что это ты убил. Ты не знал, что есть свидетели, как ты убивал? А у нас есть такие.
— Где ты ее убил? — задал вопрос Фишер, все так же стоя сзади.
— Где ты взял топор, чтобы отрубить ей голову? — спросил тут же я со своего места…
Так продолжалось минут пятнадцать. С крика мы переходили на шепот. Иногда мы задавали вопросы сразу вчетвером, одновременно — спереди, сзади и в оба уха с двух сторон.
Бык не сказал нам ничего. В конце концов у него случились судороги от страха. Это произошло во время того, как два лба-оперативника, наклонившись к нему, кричали, что можно сделать с ним в одиночной камере, если он не сознается. От этих подробностей Быку стало дурно… Лицо его стало белым, и он сполз со стула.