— Знаете, Василий, каждый врач помнит человека не по имени и фамилии, а по болезни, по ранению. У нас своя, профессиональная, память. Но вы говорите к тому же о погибших. Я к ним не имела отношения.
— Может, спасать привелось? — подал голос дед.
— Да разве в том состоянии, когда ко мне на стол попадали, помнили имена? Да и мне не до того было. Помогать надо срочно. Формальности не для военных условий.
— А многие умерли у вас на столе?
— Конечно, случалось. Но в том не моя вина. Ранения были слишком серьезными. Но даже при самом тяжелом пытались спасти человеку жизнь.
— Скажи, а правду говорят, что иногда ошибались? И на живого присылали похоронку? — спросил старик.
— Это не мой вопрос! Я похоронки не отправляла никому. Я делала все, чтобы их было меньше.
— К соседям нашим, в Батуми, пришла похоронка на сына. Они его оплакали, девять и сорок дней отметили. Потом и годовины. А он через три года вернулся. Живой! В плену был. Мать, как увидела его на пороге, поначалу обомлела. Испугалась до смерти, что покойник на своих ногах в дом воротился. Заблажила на весь дом, на всю улицу. А сын ее стоит, ничего не понимая, с чего это мать заходится? Хорошо, отец вскоре пришел. Увел в дом. Быстрей всех опомнился. А сын его потом много чего рассказал про Афган. Вот я и думаю, может, и мои вот так же в плену маются? И воротиться нет возможности. Не отпускают их бандюги…
— Всякое может быть. Но только и в плену не держат бесконечно…
— А вы в Афгане были? — обратилась Ирина к Потапову.
— Нет.
— Вам повезло. Судьба пощадила. Я там не один год жизни оставила, до конца не забуду этого кошмара.
— Я был неподалеку. На южной границе. И тоже, поверьте, незабываемо. Хватило лиха всем.
— Знаете, когда мы уезжали из Афгана, многие ребята плакали от счастья. И я ревела от радости, что все кончилось, не будут приносить мне на стол изувеченных мальчишек! Все женщины, девушки, кому пришлось побывать на той войне, потеряли способность беременеть, все женские функции полностью атрофировались из-за нервных стрессов. Вот вам и последствия войны. Они еще не раз ударят по каждому. За десятки лет не изгладятся.
— В Сумгаите не легче было. За несколько дней, как за годы войны… Скольким я помог, и жена… Но кроме ненависти ничего не увидели, — впервые признался Сашка.
— Они к нам свою ребятню присылали днем. Будто бы за хлебом, либо другой жратвы поклянчить. Мы давали. Жалко детвору. А они за то время успевали мин навтыкать. И уходили… А у нас вскоре, как при бомбежке, начинали палатки взрываться, машины, кухня. Так наши ребята этих пацанов отлавливать стали в горах. Поймают — в мешок его. И в наш лагерь. Потом их на наших пленных обменивали. Но у меня был средь них дружок. Сулейманом звали. Я его отца оперировала. Так этот мальчонка часто нас выручал. Предупреждал, когда «духи» на нас напасть решили. Откуда появятся и сколько человек. Несколько складов оружия указал. Их подчистую смели наши ребята. Взорвали. Но недолго мы дружили. Вскоре по дороге к нам подорвался Сулейман на душманской мине. Своею смертью чью-то жизнь спас. Из наших, — умолкла Ирина. И, достав пачку сигарет, пошла в тамбур перекурить.
— Чья-то мать, жена, а и ее не обошло. Ишь, курит. Знать, душа болит, — пожалел старик женщину.
Сашка попытался уснуть, закрыл глаза. И снова, как наяву, встал перед глазами тот мальчишка…
…Стояла осень, дождливая, промозглая, серая, какая всегда случалась в горах к концу октября. Ветер голодным шакалом выл, обшаривая ущелья. Холод пронизывал насквозь.
Сашка с Артемом возвращались с погранзаставы, где простились с демобилизованными, познакомились с новичками.
— Маловато в этот раз пойдет по нашим стопам. Всего трое. В прошлый раз пятеро ребят пошли в училище. Выходит, не пришлось им по душе служить на погранке. А ведь это будущие таможни. Маловато кадров. Может, ребята трусоватые? — повернулся к Артему и увидел, что тот настороженно разглядывает тропу, вьющуюся высоко в горах. — Ты что там увидел? Да кто в такую погоду нос высунет? Пошли. Дома заждались. Темнеет. Завтра воскресенье. Может, выспаться дадут?
— Смотри! — указал туда, где ручей уходил в ущелье. Потапов увидел осла, груженного чем-то громоздким. Около него двое людей стояли. Пытались увести скотину от воды, но тот уперся, раскорячась на всё четыре. Артем глянул на Сашку.
— Хворостом навьючили. Вообще, тут многие отапливаются хворостом! — сказал задумчиво.
— Пошли живее! Глянем, что за топливо везут? Зачем так далеко забрались? Ведь внизу этого хвороста задницей не истолочь! А значит, топливо лишь ширма. Шустрей! — заторопился к тем двоим.