А еще через год заметил Сашка первую седину в волосах жены.
— Папа! Мама всю ночь тебя у окна ждала. Плакала, — проговорилась дочка.
— Аленка, милая, я на дежурстве был. На работе.
— Я знаю. Но мамка боится за тебя. И я — тоже… Потапов понимал: до Люси доходят слухи о задержаниях контрабандистов. Ведь иным из них приходилось обращаться к врачам. Те и поделились с женой.
Но как изменить ситуацию? Если совсем недавно «муллы» проносили в Сумгаит только наркотики, теперь потащили и оружие. Кому, для чего? Разгадка появилась вскоре. Случившиеся беспорядки готовились давно и тщательно.
— Хватит Сумгаита! Уезжаю навсегда! Вон из памяти и сердца! Заживу на новом месте с семьей. Все заново начнем. Не будет экстремалов! Буду вовремя приходить с работы. По выходным на природу станем выезжать. Вечером футбол посмотрю по телевизору. Может, сумеем дачку построить свою, пусть маленькую. Зато детям в радость. К земле привыкнут. Люся цветы посадит. Она очень любит их. Кстати, надо купить цветы ей. Когда я их дарил ей в последний раз? Уже и забыл. Все праздники в Сумгаите проходили напряженно. Только сядешь к столу на Новый год, тут же дежурная машина под окном воет. Снова ЧП. Срочно надо ехать на работу. А в дни рожденья звонил телефон, как сумасшедший! Скорее в кабинет! Опять беда! Выручи! Помоги! Поспеши!
Кто смотрел, что время перевалило за полночь? Никто не считался с покоем и отдыхом Потапова. У чекиста нет личного времени и права на покой, покуда жив и работает.
Начальство недолюбливало Сашку за резкий, прямолинейный характер, за неумение смолчать, за то, что всегда и во всем пер буром, напролом, не считаясь с опасностью. Не умел он лавировать. А уж если взялся за дело, не пытайся вставить ему палки в колеса — помешавший платился первым.
Потапов не терпел подхалимов и осторожных. Если видел недостатки, говорил о них в глаза. Именно за это начальство старалось избегать общения с Сашкой, но, словно по иронии судьбы, чаще всех поручало ему самые сложные задания, зная заранее — этот справится лучше других. И справлялся. Молча. Не ожидая похвал и наград, не требуя для себя ничего. Хотя многие работали иначе.
Он уезжал из Сумгаита с маленьким рыжим чемоданом, похожим на усталую собачонку, привязанную к хозяину невидимой нитью духовной близости. Потапов был бессребреником. И в чемодане никогда не хранилось ничего ценного. Белье и полотенце, запасная рубашка да электробритва с расческой. Вот и все. Скудно и просто. В карманах — не более чем на дорожные расходы. Невелики запросы у человека. Так жил не сетуя, считая себя счастливым в том, что имел семью, жену, которую всегда любил. Детей, какими дорожил больше жизни.
…Вот и теперь едет на новое место. Как там сложится? Какую работу поручат? Без дела не останется. И все ж… Заново начинать придется…
— Скучаешь, служивый? — вернулся в купе старик, откашливаясь. — А я с мужиками поспорил. В тамбуре! Они кричат, мол, на хрена нам, русакам, помогать Кавказу? Пусть они сами сумеют выжить. Свободными от всего! От русских продуктов, света и тепла! Во, гады! А я им в ответ, что на Кавказе покуда еще имеются русские люди! Так что, им с голоду подыхать? А они в ответ: пускай в Россию уезжают. Всех примем! Но как уедут? На какие шиши? Ведь нынешней пенсии на отъезд не хватит! Да и квартиры нынче продать мудрено. Отдашь за гроши. Но что на них купишь в России? Вот и мучаются люди, как на чужбине. Никому не нужными стали. И свои же, россияне, понять не хотят, что, махнув рукой на Кавказ, они прежде всего от нас отреклись. А мы и так нахлебались, досыта. Всякого.
— Что делать, отец? Всем теперь придется привыкать к самостоятельности. Хотим мы того или нет. Никто нас не спросит.
— А жаль. Как жили счастливо! Как в сказке. И все оборвалось! — покачал головой дед.
— Как в дурном сне жил. Ведь четверых сыновей потерял при той жизни, о какой жалеешь! — напомнил с верхней полки старику сосед Леха.
— А что, нынче не гибнут? Еще больше. И в России. Нынче везде, куда ни ткни, того и гляди война грянет! Страшно жить. Бандитов развелось больше чем собак. Лютеет народ. Не от добра все…
— Поневоле озлобишься, когда вокруг одно воронье и ни единого голубя, — выдохнул Леха, и взяв за ручку чемодан, сдернул его с полки. — К сеструхе завалюсь. Может, хоть она от меня не откажется, не назовет дурнем, даст душе успокоиться. Единственная она у меня осталась на всем свете. Она и позвала к себе. Другие отказали во всем. Даже мать… Предпочла мне отчима. Мол, он хоть кормиться поможет. А я лишь нахлебник. Так-то вот, Сашок! Нынче державе не нужны солдаты-калеки. Выплюнула она нас! Пусть хоть тебя минует эта доля! — толкнул дверь купе то ли лбом, то ли кулаком. И не прощаясь, не оглядываясь, пошел к выходу.