Фредерикс от старости все забывал, путал и не всегда все понимал. Бывали случаи, когда, обращаясь к Государю, он серьезно спрашивал: «А ты будешь сегодня на высочайшем обеде?»… Или говорил кому-либо из обращавшихся к нему с просьбой: «Поговорите об этом деле с министром императорского двора». Про старика ходило много забавных анекдотов. Он служил пищей для петербургских салонов. К былям прибавляли еще больше небылиц. Впрочем, о старике говорили всегда благожелательно, с юмором, но и с почтением.
Фредерикса давно нужно было уволить на покой. Но Государь ценил его за прошлые заслуги, за службу трем императорам, за преданность и верность. Желание Фредерикса служит Царю и Отечеству до последнего издыхания, до могилы, — было в глазах Государя символом высокой патриотической идеи и отражением тех красивых, благородных чувств, которые одушевляли некогда исчезнувшее рыцарство. Любила старика и Царица Александра Феодоровна: нередко она писала супругу: «Присматривай за милым Фредериксом; он стал совсем как ребенок»…
Неподалеку от Фредерикса и тоже отдельно сидел его зять Владимир Николаевич Воейков. Это был плотный, плечистый, мускулистый, подтянутый молодой генерал, с лицом сухим, неулыбающимся, со взглядом твердым, жестким и холодным. Сослуживцы не любили его за неприятный характер. Он был неразговорчив, сух и резок. Его считали человеком честолюбивым, самовлюбленным и с большим самомнением.
Молва сделала Воейкова личностью одиозной и ненавистной. Ему приписывали особенно отрицательное влияние на Государя. Его считали алкоголиком, который вместе с Ниловым спаивал Николая II. Милюков утверждал, что это делается для того, чтобы «держать слабого, пьяного Царя в своих руках». Проверить правду было очень легко. Но правда в борьбе с Царем была не нужна. Для этой цели было другое оружие — испытанное и неотразимое: клевета. «Что можно ожидать от такого Царя, которого окружает вечно пьяная компания», — вздыхали сокрушенно радетели отечественной свободы. «Что можно ожидать от министров, пришедших к власти через распутинскую квартиру»?.. Государь пил очень мало; Воейков никогда не прикасался к спиртным напиткам. Это был типичный карьерист, образцово несший свою службу. Никакой интимной близости с Государем у него не было, и никогда Государь не спрашивал у него советов.
В стороне, в другом конце зала, отдельной группой, сидели Нилов, Граббе, Мордвинов, Долгоруков и Федоров. Кирилл Анатольевич Нарышкин стоял у окна, задумчиво смотрел на белую снежную даль и барабанил пальцами, выбивая различные мотивы. День был солнечный, сухой, небо — синяя чаша, без туч, ветра не было, вдали над лесом стоял прозрачный молочно-серый туман. Зимний пейзаж Царского Села в снежном, белом наряде был прекрасен и очарователен.
— Вы что нахохлились? — спросил Нилов, упитанный, как телец для заклания, с двойным подбородком, с полным брюшком, добродушно-веселый и неунывающий. — В чем дело? — обратился он к флигель-адъютанту Мордвинову. — Я не люблю, батенька, людей с тяжелой думой на челе, угрюмых, сумрачных, унылых. От мрачных мыслей никогда не бывает ничего путного. Вы же не собираетесь совершить преступление? Надеюсь также, что вы не готовитесь стать доктором философии и, вероятно, меньше всего у вас есть желание отправиться в обители райские, где вас еще не ожидают.
— Ваше превосходительство, Константин Дмитриевич, вам хорошо; у вас благодатный характер; вам даже моря не страшно, — вы моряк, — оно вам, кажется, всегда по колено. К сожалению, я воспринимаю жизнь иначе, чем вы, и чаще впадаю в дурное настроение. Вчера я получил известие, что вся моя усадьба, со всем имуществом сгорела. Для меня это разорение; я человек не богатый. Кроме того, я уезжаю на этот раз с тяжелым, гнетущим чувством. Мне кажется, что в наше отсутствие здесь, в Петербурге, произойдет что-то ужасное… Все говорят о неизбежной революции…
— Ну вот, поздравляю. Еще один начал пророчествовать, — сказал Нилов. — Любопытно послушать, что скажет флигель-адъютант Его Величества. Прорцы нам, чадо!..
— Константин Дмитриевич, вы все изволите шутить. Вы как будто сознательно не хотите видеть грозящей России опасности и всем нам с ней вместе. Может быть, это очень красиво и мужественно — бравировать опасностью, сидеть на пороховом погребе, ожидать взрыва и посмеиваться. Но я не думаю, чтобы это было очень благоразумно. Вы надеетесь, что взрыва никогда не будет, но даже и в этом случае не мешает быть осторожным…