Остановиться нельзя – за тобой бегут другие. Споткнуться – значит пересчитать своим телом сотни метров острых камней. И ты бежишь! Бежишь так, как не бегал никогда в жизни. Бежишь на грани между восторженным полетом и смертельным падением. Бежишь, словно в этом беге для тебя заключен смысл жизни. А потом, совершенно одурев от этого гона, сидишь на лугу возле палаток, безразлично отмечая, что руки и ноги у тебя дрожат такой крупной дрожью, какая бывает, когда через человека пропускают ток. Однако сил прекратить это у тебя нет. И вот когда ты понимаешь, что не можешь даже изменить позу и лечь, приходит минута абсолютного, полного, практически безбрежного покоя – покоя, насквозь пронизывающего твое остывающее тело и уносящего тебя в неземное далеко.
Я сидел, обхватив колени руками, глядел на медленное течение реки и думал, что мне делать дальше.
Несмотря на то что большую часть ночи я летал на антиграве, я все-таки сильно устал. Ныло все тело, ломило в висках, и, конечно же, напоминало о себе сердце. Время от времени тугие пальцы неприятно сжимали и слегка скручивали его. Однако все это казалось мне теперь абсолютно не важным. Я находился в том странном состоянии, когда нервное возбуждение перекрывает физическую усталость. Сегодня ночью я наконец делал настоящее дело. И сделал его – не струсил, не сломался, не отвернул.
Сидя на берегу Тесеко, я впервые за много месяцев чувствовал себя приподнято. Однако мое прошлое не ушло от меня. Оно затаилось внутри, отступив на время. И поэтому радость моя была окрашена глухо сосущей под ложечкой тоской. Но даже этот суррогат радости был таким необычным для меня чувством, что некоторое время я сидел, не двигаясь, и, подняв лицо к небу, слушал отчетливо звучащую во мне музыку. Теперь это время прошло. Впереди меня ждала гостиница, желтые простыни и растянувшийся на долгие месяцы уход в информационный континуум.
Я встал и поднял рюкзак. Пора было идти. Я и вправду чувствовал себя неважно и нуждался в кибердокторе. Между тем мне еще предстояло ставить камеру слежения при дороге на Лайлес, да и в гостинице следовало, не откладывая, закончить сообщение для Давантари. Жаль только, что нельзя будет отправить его тут же. В констабуларии наверняка волнуются. Но, впрочем, они будут довольны, дело сделано хорошо,
Я представил себе выражение их лиц, когда они прочтут мое послание, и улыбнулся. Не все было таким мрачным, как мне казалось еще минуту назад. Кое-что изменилось. Теперь за моими плечами был Драный Угол. И Давантари с Юкирой. И Принцепс со своим Советом. И еще у меня была Таш. Таш, которую я увижу и с которой лягу в постель уже через несколько часов.
Шагая по насыщенному влажными испарениями парку, я слушал доносящиеся из-за деревьев звуки пробуждающегося города и радовался снизошедшей на меня благодати. Где-то далеко, за ватными прокладками синапсов и медиаторов, ворочался огромный, страшный, готовый не задумываясь раздавить каждого мир. Там взрывались солнца, перекраивались планеты, пронзали космос многотонные корабли и не удовлетворенные жизнью люди убивали друг друга. Здесь, внутри меня, была тишина. Она пришла неожиданно, и я до сих пор не понимал как. Я шел к кибердоктору узнать свой приговор: сколько мне еще осталось жить? Но внутри меня не было тревоги, а, наоборот, растекался покой, чем-то похожий на счастье. Главное для меня теперь было не расплескать его как можно дольше.
Через полчаса я был уже в гостинице. Судя по тому, что прикрытая мной дверь в коридор осталась в том же положении, Оклахома до сих пор не вернулся. На столике перед входом лежали свежие газеты, гудели в углу электрические часы, из мутных окон лился зеленоватый свет. Я сгреб почту и, сделав шаг мимо конторки, замер. Возле самых дверей, ведущих внутрь, я увидел сгусток крови. Кто-то выплюнул его на пол и растер ногой.
– Явился, – подумал я раздраженно. – Пока я там корячился…
Я осторожно переступил через плевок и, толкнув тяжелые створки, вошел в коридор. Редкая цепочка уже подсохших кровавых пятен тянулась мимо двери Оклахомы и поворачивала за угол, в сторону моего кабинета. Я медленно переложил рюкзак в левую руку. До этого события разворачивались в других местах. Так быстро увидеть кровь у себя дома я не ожидал.
Поколебавшись, я достал бластер и взял его в левую руку, набросив сверху анорак. После этого я медленно двинулся по следам. Проходя мимо апартаментов Оклахомы, я на всякий случай толкнул дверь. Спальня, открывающая вход в маленький салон, была пуста. Скорее всего покалеченный Оклахома прошел через мой кабинет во внутреннюю гостиницу, где хранился его кибердоктор. Честно говоря, его состояние совершенно не волновало меня. Но я обязан был узнать, в какой мере случившееся с ним связано с роем. Я очень надеялся, что Оклахома притащился в гостиницу один. Этой ночью я так устал, что меня можно было брать голыми руками.
"Если он пришел не один, – думал я, идя по коридору, – то в кабинете у меня гости. Наверное, они уже знают, что я вернулся. Кроме того, у них есть преимущество: они понимают, что я не стану стрелять первым. Интересно, сумеют ли ребята Юкиры догадаться, что я все успел сделать? Думаю, должны суметь. Зачем Юкире дураки?"
Как ни странно, следы не дотягивали до моего кабинета. Какое-то время они прижимались к левой стене, словно идущий держался за нее руками, а потом обрывались между проходом к бассейну и Зеленым будуаром. Поскольку будуар был ближе, я решил начать с него. Мягко ступая по ворсистому покрытию, я подошел к двери, прислушался и, ничего не услышав, тихо потянул за петлю.
Оклахома лежал поперек кровати, обхватив голову руками и поджав колени к груди. Так сжимаются, пытаясь ослабить боль. Зеленая ткань обернутых вокруг него простыней, из которых торчала одна макушка, была вся усеяна бурыми пятнами. Пятна покрывали и подголовный валик, и прозрачные занавеси, и даже малахитовый чат обивки стен. Похоже было, что Оклахома истекал кровью, и я даже почувствовал мгновенный укол страха, подумав, что он мертв.