Бенедикт Сарнов: Я думаю, что сейчас, после того, что сказала Галя Белая, и с тем, что рукописи не должны гореть, уместно предоставить слово человеку, издавшему вот эту книжечку, Александру Севастьянову.
Александр Севастьянов. Я буду очень краток. Я по возрасту не знал Аркадия Викторовича Белинкова. Наверное, мне сегодня выступать не следовало. Но сегодня праздник у меня как у издателя, и праздник у меня как у человека, потому что я могу сегодня сказать пушкинскими словами: «Исполнен долг, завещанный от Бога». Я многим обязан Аркадию Викторовичу, которого никогда не знал. Я учился на третьем курсе филологического факультета, когда мне принесли по знакомству на ночь книжечку журнала «Байкал», где был напечатан фрагмент «Поэт и Толстяк» — фрагмент из книги об Олеше. Я очень удивился. С каких это пор литературоведение на правах диссидентской подпольной литературы передается из рук в руки на ночь? Что такое? Почему? Как начинающий филолог, я не был готов к такой судьбе литературоведения. И вдруг, начав читать, я понял, что передо мной что-то совершенно необычное, что-то совершенно непохожее на очередное литературоведение. Передо мной оказался захватывающий интеллектуальный детектив: книга в книге, где наряду с обычным смыслом прочитанного — смысл страшный. Книга обжигала руки. Это была, действительно, антисоветская литература высшей пробы. Конечно, я книгу, журнал этот не отдал на следующий день. Я собрал своих друзей и знакомых, и мы сутки напролет читали ее вслух. Потом был «Тынянов». Мы прочитали и первое издание, и второе. Мы сравнивали и спорили, мы говорили об этой книге. И навсегда сочинения Белинкова оказались для нас высшей литературоведческой школой. Это была школа научной мысли, это была школа моральной мысли, нравственной. Это была школа политической мысли. И до сих пор для меня так два автопортрета и остались. В политической публицистике — Солженицын. В научной публицистике — Белинков. Вот поэтому я издал эту книжечку, хотя профиль моего издательства — другой. Я издаю эксклюзивные книги-альбомы с гравюрами, с монографиями, тиражом 100 экземпляров для библиотек, музеев, коллекционеров. Это совсем не мой профиль, но когда я узнал, что есть такая возможность, я понял, что мне судьба посылает редкий случай отблагодарить добром за сделанное добро. Поэтому я выпустил эту книжку.
И второе, что я хотел бы сказать очень коротко. Тираж книги очень маленький, ограниченный тысячей экземпляров. Собственником тиража является Наталья Александровна Белинкова-Яблокова. К сожалению, как стало мне недавно известно, экземпляры стали появляться в продаже помимо того тиража, который был выпущен. Вот говорят, что в киоске «Нового мира» продавалась она, возможно, еще где-то. Дело в том, что так это сложилось еще при советской власти. Типографии делают «черный», дополнительный небольшой тиражик и с этого живут. И эта традиция перешла и в наше постсоветское время. Я призываю всех присутствующих, если увидите где-то в сомнительном киоске издание, посмотрите накладную. Если там нет подписи Натальи Александровны, смело забирайте книгу. Не платите за нее ни копейки. Она ворованная. Деньги потом отдайте хозяйке. Спасибо за внимание.
Станислав Лесневский: Мне довелось познакомиться с Аркадием Белинковым, будучи еще совсем молодым человеком в 56-м году в Литературном институте. Вот пришел туда человек, двенадцать с половиной лет отсидевший в лагере, — конечно, он об этом не говорил каждую минуту, — и мы этого совершенно не чувствовали. Один раз только он рассказал о пережитом, обмолвившись, что знает наизусть много стихов Пушкина и что его постоянно окружали заключенные, которые тоже знали хоть какой-нибудь отрывок из «Евгения Онегина». И они друг другу «Онегина» читали. Это был редкий случай. А вообще, на эту тему он не говорил. Но прежде всего это был человек феноменальной одаренности, которая в нем пульсировала непрерывно. На любого молодого человека, каких угодно убеждений, это производило неизгладимое впечатление.
Был еще [в Литинституте] Павел Иванович Новицкий, «осколок», непонятно как доживший до нашего времени, очень старомодный, очень образованный — удивительный человек. И вот были два таких собеседника, которые жили искусством, поэзией. В старинном смысле слова «поэт» — это и есть «художник», «писатель». Белинков, по-моему, знал все стихи, которые только есть на русском языке. В этом смысле все для него в литературе было поэзией. И, вы знаете, он не производил впечатления диссидента. Я преклоняюсь перед всеми нашими диссидентами — и теми, кто отдал свою жизнь, и кто рисковал. Но вот это слово диссидент терминологически к нему не подходит. Потому что он не был политическим деятелем — это не достоинство и не недостаток — он просто был таким человеком. Он не ставил перед собой никаких отдельных от своей духовной жизни целей. И поэтому демонстративно он никому себя не противопоставлял. Он просто делал [свое дело]. И хотел, чтобы все было так напечатано, как он написал. Это было так удивительно. Это было такое непонятное для нас желание в то время, когда это было практически невозможно.