— …Что я мог ей ответить? Молча поклонился и вышел вон.
Закончив рассказ, Макарыч с довольным видом потянул чашку с чаем к губам. Сидевшая с опущенными глазами Ольга резко встала, и, не глядя на рассказчика, покинула кухню.
— Чего это она? — справедливо приняв демарш на свой счёт, спросил смущённый Макарыч.
— А ты не понимаешь? — вскинулся Ёрш. — Да будь я на месте Оли – я бы тебе ещё и оплеух навешал!
— А не круто замешиваешь? — зло блеснул глазами Макарыч.
— В самый раз! — успокоил его Ёрш.
— А может, и ты хочешь мне оплеух навешать? — поинтересовался Макарыч.
Пришлось срочно вмешаться:
— Брек! Что вы, как дети?! Макарыч, остынь, Ёрш, не пори горячку!
Ёрш поднялся с места.
— Ладно! Может, я и порю горячку. Только пусть это подтвердят Кравченко и Бокий! Ты не возражаешь? — обратился он к Макарычу.
— Подключай, кого хочешь, — буркнул тот.
— Тогда, до утра!
Ёрш покинул кухню, и на ней воцарилось тягостное молчание. Потом Макарыч встал, и со словами «Спасибо за чай!» оставил меня один на один – Герцог не в счёт – с моими мыслями.
Разбор полётов продолжился утром в расширенном составе в моём домашнем кабинете. Ёрш нарочито вежливо попросил Макарыча повторить рассказ о встрече с Савинковым для вновь присутствующих. Тот сделал это с явной неохотой, потому рассказ получился блёклым, монотонным, но сути, понятно, не утратил. Позиция Ерша была мне предельно ясна, поэтому я следил за реакцией остальных.
Бокий слушал исповедь Макарыча с хмурым видом, время от времени неодобрительно покачивая головой. Интересней было наблюдать за Кравченко-Львовым. Если Кравченко то и дело сердито хмурил брови, то Львов, наоборот, улыбался – это делало выражение их общего лица слегка комичным.
За время ночных бдений – он в ночь дежурил по гарнизону – Ёрш успел основательно подготовиться. Потому его обвинительная речь выглядела и яркой, и убедительной. Эпитеты, отпущенные в адрес Макарыча, звучали весомо и сочно. И самыми безобидными были «безрассудство» и «мальчишество».
Макарычу, надо отдать ему должное, хватило ума выслушать все обвинения в свой адрес в скорбном молчании. Потому речь Ерша стала подобием летнего ливня: прошёл и ушёл – сиди, сохни!
Теперь Макарыч хотел знать моё мнение. Что ж, изволь!
— Ёрш, конечно, погорячился и сильно сгустил краски, так его можно понять – он за тебя переволновался. Я же во всей истории вижу только одну ошибку: тебе не следовало соглашаться на эту встречу, хотя бы ввиду её абсолютной никчёмности. Что ты хотел с неё поиметь?
Макарыч кивнул.
— Истину глаголешь. Ничего я с неё не поимел, разве что от Гиппиус чуть по физиономии не схлопотал. Не знаю, что на меня тогда нашло. Может, Нинины чары до конца не выветрились из головы? Так или иначе, но моё «да» можно приравнять и к безрассудству, и к мальчишеству – прав Ёрш!
На пороге Комендантского дома меня перехватил Кравченко-Львов, ухватил за локоток и отвёл в сторону.
— На заседание не опоздаешь? — хмуро поинтересовался я, высвобождая локоть.
— Нет, меня Коба подвезёт, — легко ответил Кравченко и передал слово Львову. — Я так понимаю, Михаил Макарович, что некто Савинков больше не находится в сфере ваших интересов?
— Нет, Пётр Евгеньевич, — ответил я в тон Львову. — Он в полном вашем распоряжении. Одна просьба: не дайте ему уйти героем-мучеником.
— Исполню в точности, — пообещал Львов.
Пример товарищей эсеров воодушевил многих делегатов VI съезда РСДРП(б) — многих, но не всех. Покончив в первый день работы с организационными вопросами, на второй день съезд заслушал доклад ЦК, где с политическим отчётом, как и в нашем времени, выступил Сталин. Признаюсь, это показалось мне странным. Ведь в ТОМ 1917 году съезд проходил практически в нелегальных условиях, а Ленин из-за угрозы ареста скрывался в Разливе.
Теперь же всё было совсем иначе. Съезд проходил при полном параде, под надёжной защитой Красной Гвардии. Почему же Ленин решил поиграть в молчанку, чего он опасался?
Сегодня, слушая выступление Бухарина, я составил для себя ответ на этот вопрос: Ильич хочет дать выговориться основным оппонентам, оставляя за собой заключительное слово.