И все же, я здесь.
Второй крик присоединяется к первому, и я закрываю уши, прижимая голову ближе к телу, лежа на койке. Так дрожь в моих вдохах становится громче, и я сосредотачиваюсь на темпе каждого вдоха, отчаянно стараясь не думать о своем брате.
Он всегда боялся темноты.
В конце концов, тьма — это когда выходят монстры.
Иногда мы слышали, как они бродят по улицам, их стоны и стук в двери. Мой отец до утра дежурил у окна, положив ружье на колени. Какими бы пугающими ни были моменты, именно в такие моменты я чувствовала себя в наибольшей безопасности. Когда он сидел рядом. Всегда наблюдал.
Я молюсь, чтобы моя мать была права, чтобы мой отец все еще наблюдал за мной, потому что я думаю, что здесь происходят плохие вещи.
И, судя по звукам этих криков, эти кошмары более ужасны, чем монстры.
Глава 6
Рен
Стена давит
врезается мне в спину, пока я сижу, глядя сквозь колонны деревьев вокруг меня. Должно быть, прошел час, судя по новому положению солнца в небе, пробивающегося сквозь верхушки ветвей. Я наклоняюсь вперед и снова заглядываю в дыру, прислушиваясь к щелканью зубов Рейтеров и шарканью их ног по грязи.
Хотя никаких признаков шестого.
За час я взобралась на платан по меньшей мере дюжину раз, и когда я снова пытаюсь взобраться, крик привлекает мое внимание, останавливая меня на полпути. Заглядывая в отверстие, вы видите двух солдат, которые стоят на смотровых вышках, направив оружие вниз.
Один стреляет дважды, и крики затихают.
Пожалуйста, пусть это будет не шесть.
Боль в моей груди пульсирует, пока я отсчитываю секунды от своего последнего вздоха. Его поймали, когда он крался поблизости? Возможно, они приняли его за сбежавшего рейтера? Тысяча различных сценариев проносятся в моей голове одновременно, пока я пытаюсь представить цель солдата. Мой разум останавливается на единственной мысли, что, кто бы это ни был, это был не шесть.
Этого не было. Этого не может быть, потому что никто настолько выдающийся не должен умирать таким обычным способом.
Я едва знаю этого мальчика, если вообще знаю, и все же мысль о том, что я никогда его больше не увижу, по какой-то неизвестной причине тяжелым грузом ложится на мое сердце.
Я не осмеливаюсь залезть на дерево из страха, что меня увидят охранники. Вместо этого я жду, молясь, чтобы в любой момент я увидела профиль мальчика, загораживающий мне вид на "Рейтов".
Проходит еще час.
Жало ударяет меня по руке, привлекая мое внимание к царапинам, которые я оставила на коже там. То, что началось с ощущения мурашек по моим костям, превратилось в навязчивую идею, от которой я не могу избавиться сейчас — особенно сейчас, когда кожа высыхает и воспаляется с каждым царапанием моих ногтей.
Солнце уже далеко в небе, так что я останавливаюсь и возвращаюсь назад. По эту сторону стены у нас нет Рейтеров, которых можно опасаться с наступлением темноты. И если не считать прогулки в полной темноте, когда на ночь отключается электричество, это был бы довольно мирный поход. Но ночью Посредники бродят по улицам, неся вахту. Они вводят строгий комендантский час с восьми часов, и, как говорят, любой, кого поймают на улицах, пострадает от последствий.
Я понятия не имею, каковы эти последствия, поскольку я никогда не нарушала правило. Не ради них, а ради папы. Я бы никогда не разочаровала его таким образом.
Впрочем, еще достаточно светло, чтобы успеть домой до его возвращения. И, как и накануне, я оставила ужин тушиться на плите. Все блюда должны быть приготовлены до захода солнца. Турбинам для выработки электроэнергии ночью требуется бензин, а большая часть природных ресурсов закончилась много лет назад, поэтому днем мы готовим еду, а ночью довольствуемся темнотой.
Хотя я здесь в безопасности, от ночи у меня все еще мурашки по коже. К сожалению, я мало что помню из своего детства, чтобы понять почему.
Уже почти стемнело, когда я иду по дороге к нашей усадьбе. Когда я прохожу мимо миссис Миллер, она снимает белье с веревки для сушки и машет рукой. У нее и ее мужа двое детей — оба маленькие мальчики, которые часто одеваются в черные накидки и играют в Legion во дворе. Милые люди, которые в основном держатся особняком, но они никогда бы не выжили за пределами этих стен. Наивны, как мыши в яме со змеями. Они вообще не занимаются фермерством или охотой. Почти всю свою еду покупают на рынке — или у папы, когда он чувствует себя щедрым.
Она, без сомнения, погибла бы первой. В моем воображении возникают образы тех хрустящих белых простыней, которые она срывает с веревки, забрызганных кровью, в то время как Рейтер питается ее горлом.
Дважды моргнув от этой мысли, я машу ей в ответ.
Наш дом самый дальний, он расположен в тупике домов, расположенных по схеме, которая напоминает мне геометрические задачи в моих рабочих тетрадях. A, B, C, D. Все это некоторые вариации архитектуры средиземноморского возрождения в палитре бледных цветов, которые не придают особого значения. Папа мог бы жить в шикарной вилле на окраине поселка, если бы захотел, но он говорит, что продал бы душу, если бы сделал это, поэтому мы остаемся на втором этапе. Дома здесь хорошие, но они определенно не те особняки, в которых живут другие здешние врачи.
Два пустых участка отделяют нас по обе стороны от соседних домов, но стиль остается таким же, как и у других. Вход украшает крыша из красной черепицы с двумя толстыми колоннами, украшенная высокими арками и кованым железом, а также лекарственными растениями в горшках. Я отламываю кончик листа алоэ и смазываю прозрачной жидкостью царапины на руке, мгновенно успокаивая ожог.
Иногда я представляю маленьких паучков или тысячу муравьев, выползающих из крошечных отверстий на моей коже, вот почему я так одержимо чешусь. Я приписываю это одной из папиных медицинских книг, в которой я случайно наткнулась на трипофобию. Изображения на странице каким-то образом запечатлелись в моей голове, и с тех пор они меня ужасно беспокоят.
Загоняя эти мысли как можно глубже, я сосредотачиваюсь на восхитительном аромате вареного мяса и специй, который доносится с кухни. Я не ела большую часть дня, и от аромата у меня увлажняется рот, когда я направляюсь к нему через постепенно темнеющую гостиную.
Клубящееся облако пара поднимается вверх, когда я снимаю крышку с кастрюли, вдыхая пикантный аромат ужина. Хлеб, который я испекла ранее, лежит завернутый в марлю на столе рядом с плитой. Все печи в Шолене электрические, часть оригинального дизайна сообщества, разработанного до того, как мир превратился в ад.
Я приготовила более чем достаточно для нас с папой, и хотя мы отложим немного на завтрашний обед, я обязательно отложу немного для шестого, если он придет.
Разливая суп по тарелкам, которые я расставила на столе, я останавливаюсь, вспомнив, что меня поразило. Суп разливается по тарелкам. Голод гложет мой желудок. Обжигающая боль ударяет меня по ноге, такая горячая, что кажется почти холодной, и я отскакиваю назад, когда половник падает на пол.
— Ты заварила кашу, Рен. Не забудь ее убрать.
Я ахаю от голоса и, обернувшись, обнаруживаю папу, стоящего в дверном проеме. Его седеющие волосы и суровое лицо, отбрасываемые тенями от угасающего света, заставляют его выглядеть сердитым, даже если это не так. Его голос спокоен и ровен, очень похож на его личность.
— Сядь. Дай мне взглянуть на ожог у тебя на ноге.
Поставив половник в раковину для ополаскивания, я отодвигаю стул от стола и опускаюсь на него, разглядывая опухшее красное пятно над коленом, где ожог уже поселился под кожей.
Присаживаясь передо мной на корточки, он нежно проводит пальцами по отметинам.
— Я нанесу на это немного алоэ.
— У меня есть немного. Я вытаскиваю из кармана кончик растения, которое отломила, и протягиваю ему.