Лично у меня вера в обреченность Запада зародилась совершенно независимо от подобных умонастроений на Западе. Зародилась еще, когда я жил в Советском Союзе. И вот при таких обстоятельствах. Наш знакомый, незадолго до этого побывавший на Западе, показал нам какую-то хитроумную штуковину, привезенную оттуда, и спросил, что это такое. Мы долго ломали голову, высказывали всяческие предположения, но догадаться не смогли. «Это — приспособление для прокалывания яичной скорлупы!» — с ликующим торжеством в голосе заявил наш знакомый. Услышав это, мы впали в состояние, в какое, надо полагать, впали бы наши деды, услышав о существовании туалетной бумаги. Мы окаменели от изумления. «Вот, сволочи, до чего додумались!» — прошептал кто-то из присутствовавших. «Если общество, — подумал я, — начинает тратить интеллект и материальные средства на специальные штуковины для прокалывания яичной скорлупы вместо того, чтобы употребить их на танки, самолеты и ракеты, оно обречено». Нашлись, в нашей компании и оптимисты, которые истолковали этот феномен «прокалывания яичной скорлупы» как признак катастрофического для Советского Союза отставания от Запада, — в среде советской интеллигенции возродилась старая российская интеллигентская традиция наслаждаться отсталостью своей собственной страны.
Оказавшись на Западе, я на каждом шагу стал сталкиваться с этим феноменом «прокалывания яичной скорлупы». Я не переставал удивляться ему, все более, укрепляясь в мысли насчет обреченности Запада. И вот наступил критический момент. Я собрался идти за новогодней елкой. «Надеюсь, — сказал я жене, — в этом деле тут никаких штуковин они не изобрели. Если и тут они что-то придумали, ставлю на Западе крест». Подойдя к елочному базару, я увидел прекрасные елки, какие в Москве видел только на картинках, и... блестящую штуковину (!), похожую на аэродинамическую трубу или на турбореактивный двигатель. «Что это такое?» — полюбопытствовал я с надеждой на то, что зародившаяся во мне тревога напрасна. «Это, — пояснили мне, — есть приспособление для упаковки елок». Я взял первую подвернувшуюся елку. Мне предложили воспользоваться упаковочным приспособлением, но я отказался. Мне стало очень грустно. «Знаешь, Запад не для советского человека, — сказал я жене и протянул ей квитанцию за елку. — На, спрячь это!». «Зачем?» — удивилась жена. «А кто ее знает, — сказал я. — Может быть пригодится. Может, потом сможем убедить налогового инспектора в том, что это была трата, связанная с моей профессиональной деятельностью ».
Запад поражает советского человека не только «феноменом яичной скорлупы», но и феноменом необычайной наивности в отношения Советского Союза и советского человека. Вспоминается мне одна из многочисленных встреч с читателями. Собравшиеся все были люди образованные. Были студенты, аспиранты, инженеры, профессора. «Как советский человек...», — начал я отвечать на один из вопросов. «Как бывший советский человек», — поправил меня один из присутствовавших. «Бывших советских людей не бывает, — сказал я. — Советский человек остается таковым, если даже он добровольно эмигрирует, насильно изгоняется из страны, занимается антисоветской деятельностью». «Это — риторический парадокс», — сказал мой собеседник. «Ах, если бы это было так, — вздохнул я. — То, что западным людям кажется чисто вербальными парадоксами, для нас, советских людей, с детства постигающих азы марксизма, является привычным образом мышления».
Один из моих читателей (между прочим, профессор) сказал в ту встречу следующее. «В основном, — резюмировал он, — я согласен с Вашей критикой советского общества. Но многое Вы преувеличили.
Например, то, что Вы написали об очередях, явно есть литературный гротеск. Здорово Вы это придумали, ха-ха-ха! Но это же все неправда! Зачем же человек будет стоять в очереди час или два, если можно придти через этот час или два и без очереди взять то, что нужно. Логично?» Присутствовавшие во время беседы мои бывшие соотечественники смеялись до слез. Другой читатель тогда сказал по поводу возможного прихода советских войск в Западную Европу следующее. «Советские люди обмануты пропагандой и не имеют правильного представления о жизни на Западе. Пусть советские солдаты приходят к нам. Они увидят, какой тут высокий уровень жизни, и какие свободы есть для всех людей, поймут, что их обманывали, вернутся домой и перестроят свою жизнь по западным образцам». Кое-кто из присутствовавших аплодировал этому заявлению. Тут уж было не до смеха. Мои бывшие соотечественники крутили пальцем у виска и мрачно помалкивали. А что я мог на это ответить? Что советские люди имеют представление о жизни на Западе? Что они даже несколько идеализируют Запад? Что они, несмотря на это, не сменяют свой образ жизни на западный? Что, если они и придут сюда, то только для того, чтобы навязать Западу свой образ жизни, заставить и людей на Западе жить так же по-свински, как живут они сами? Что орды Чингисхана в свое время пришли в Европу вовсе не для того, чтобы научиться уму-разуму, а для того, чтобы навязать свое иго европейским народам? Но западного человека такими аргументами не проймешь. И я стал склоняться к тому, что эта непробиваемость есть скорее результат феномена толстого бифштекса, а не наивности. Что это такое? Если советский человек ест тухлую картошку, а западный кушает толстый бифштекс из свежего мяса, то и чувствует он себя по отношению к советскому человеку как существо более высокого уровня во всех отношениях. Способность же советских людей довольствоваться нищенским уровнем жизни он воспринимает как признак некоей отсталости и недоразвитости.
А жить советскому человеку на Западе действительно трудно по многим причинам. Назову две из них для примера. Первый пример касается бумажно-правового аспекта жизни. В Советском Союзе я жил, с этой точки зрения, почти что беззаботно. На работе где-то трудовая книжка, которую я фактически увидел лишь после увольнения. Дома — паспорт. И всё. На Западе же я за один год оброс огромным количеством бумаг, которые надо хранить, на которые надо реагировать. С моей ненавистью к всякого рода формальностям это довольно мучительно. А здесь без этого нельзя, ибо западное общество правовое. И привыкать к этому надо с детства. Однажды я получил толстый пакет с официальными бумагами. Начал читать — ничего не понимаю. Вооружился словарями — не помогает. Оказывается, помимо литературного языка здесь существует служебный, который сами местные жители понимают с трудом или совсем не понимают, — им это можно, ибо они практически приучены делать всё правильно и без чтения бумаг. Обратился я к знакомым из местных жителей и с их помощью понял одно: мне нужно за что-то уплатить некоторую сумму денег. Уплатил. И написал им, что я лучше буду платить вдвойне, только чтобы они не присылали таких длинных бумаг. После этого я стал каждую неделю получать пакеты бумаг, утолщающиеся с каждым разом. Читать я их не читаю. Складываю в мешок (выбрасывать боюсь, вдруг понадобятся!). И действую по советскому принципу: если Им что-то от меня нужно, сами придут. А вообще — авось обойдется!
Другой пример касается проблемы выбора. Тут приходится постоянно выбирать из многого и проявлять активность, к чему советский человек непривычен. С этим связан целый комплекс переживаний, которые весьма болезненны, в особенности — чувство ответственности и раскаяния. Зашел я, например, в магазин. Увидел очень понравившуюся мне рубашку. И тут же купил ее. Как советский человек я привык хватать удачно подвернувшуюся вещь, боясь, что такой случай может больше не представиться. Купил рубашку, иду домой, радуюсь удачной покупке. Через сто метров вижу в витрине другого магазина такую же рубашку, но немного дешевле. Настроение несколько упало. Через пару дней я увидел такую же рубашку в два раза дешевле. И выругался по сему поводу. А через пару недель на распродаже, какие тут обычное дело, я увидел те же рубашки по цене чуть ли не в десять раз меньше, чем я заплатил. Теперь я эту рубашку видеть не могу. И висит она в шкафу как символ моей неприспособленности к западной жизни.
А в рестораны я панически боюсь заходить. Зайдешь — тебе подают меню с сотнями названий, которые я ранее слыхом не слыхал. Однажды я был голоден и решил съесть что-либо поосновательнее. Выбрал что-то подороже, разумеется. А мне принесли какую-то несъедобную муть размером с ноготь. Да еще расхваливали вовсю, вроде бы на этот раз у них очень удачно эта муть получилась. В другой раз захотел слегка перекусить. Заказал что-то подешевле. И принесли мне всякой всячины такого размера, что хватило бы, по крайней мере, на трех советских солдат. С тех пор я освоил одно лишь блюдо — венский шницель. И питаюсь им в ресторанах Парижа, Женевы, Стокгольма, Лондона и других городов. И с завистью смотрю на западных людей, которые знают, что выбрать, а главное — знают, что именно они едят.