Это, прежде всего, — принудительность реформ. Какие бы факты ни придавались гласности, и какие бы слова ни произносились по их поводу, при всех обстоятельствах остается незыблемым одно: принудительность мер по преодолению реальных и мнимых пороков советской реальности. Это — неотъемлемое качество горбачевской «революции сверху». А чем это кончается, советский народ знает на личном опыте: провалом.
В прессе реформы сопровождаются безудержным признанием пороков — гласность! Это признание сочетается с удивительно плоскими размышлениями по их поводу. Глубокомыслие советских ученых, философов, журналистов, писателей и партийных деятелей достигает высот глупости, какие были немыслимы даже в сталинские годы. Например, один видный ученый усмотрел причину падения нравственности среди школьников в избыточном питании. И это — в условиях массового дефицита продовольствия! Другой известный мыслитель предложил «ввести принудительную, обязательную для всех трезвость как непреложный закон для каждого» (это — его подлинные слова). Отметив тот факт, что принудительная трезвость не дала положительного результата в капиталистических странах, советский мыслитель утверждает, что в капиталистических странах «подобный закон не мог быть проведен в жизнь в силу эксплуататорских условий жизни», что «капиталисты заинтересованы в спаивании народа». А в Советском Союзе, по его словам, «весь уклад жизни основан на заботе о населении » и «авторитет партии и советской власти обеспечат проведение в жизнь закона о принудительной трезвости».
На примере антиалкогольной кампании обнаруживаются и другие черты горбачевского реформаторства, например — несоответствие слов реальным делам, последствий реформ — замыслам. Пьянство не прекратилось, а усилилось и приняло ужасающие формы, условия жизни масс людей ухудшились (вместо обещанного спасения от всяческих зол).
Отсутствие трезвости. Горбачевизм навязывает советскому населению трезвость в прямом смысле слова. Но ему самому не хватает трезвости в широком смысле этого слова, — трезвости в оценке фактического положения в мире и в стране, в оценке реальных возможностей советской социальной системы и ее перспектив. Советское руководство, начиная с Ленина, довольно часто проявляло трезвость как во внешней, так и во внутренней политике. Эта трезвость всегда базировалась на некоторой практической необходимости и элементарном здравом смысле, но никогда — на научном анализе объективных закономерностей и тенденций самой коммунистической социальной системы как таковой.
Научный анализ системы не требовался самими обстоятельствами и характером стоявших проблем. Например, никакая серьезная наука не требовалась для того, чтобы допустить НЭП как временное средство преодоления продовольственных и других трудностей. Не требовалась такая наука и для того, чтобы понять необходимость индустриализации страны в интересах выживания и обороны. Государственная идеология (марксизм-ленинизм), сама претендовавшая на роль высшей науки и до некоторой степени удовлетворявшая нужды руководства, исключала научный подход к советскому обществу. Последний, с точки зрения идеологии, выглядел как злобная клевета на советский общественный строй, как антисоветская деятельность, гораздо более опасная для системы, чем любые атаки со стороны врагов.
Но теперь положение в стране и во всем мире сложилось такое, что трезвый подход советского руководства к назревшим проблемам просто не возможен без научного, беспощадно объективного понимания самой сущности коммунистической системы, ее закономерностей и тенденций. У горбачевского руководства хватило ума признать очевидные всем общеизвестные недостатки советского общества и констатировать проблемы, от которых уже нельзя было дольше уклониться.
Но у него не хватило ни ума, ни мужества для того, чтобы допустить научное понимание самой сущности социальной системы, реальных причин очевидных недостатков и тех возможностей и «невозможностей », которые лежат в самой системе. У него не хватцло ни ума, ни мужества для того, чтобы выработать программу действий в соответствии с природой руководимой системы, а не с субъективными представлениями о ней и амбициями некоторой части партийных чиновников, дорвавшихся до власти.
Отсутствие разумной трезвости сказывается буквально в каждом действии горбачевцев. Возьмем, например, их отношение к административно-бюрократическому аппарату. Он приобрел огромную власть не по недосмотру высшего начальства, а совершенно естественно, вырос из самого базиса общества. Коммунизм без этого аппарата так же невозможен, как капитализм без денег, без прибыли, без конкуренции, без банков. В условиях обобществления средств производства в масштабах страны и объединения всей деловой жизни в единый социальный организм с необходимостью возникает гигантская система власти и управления. Эта система имеет свои неумолимые законы функционирования, неподвластные никаким постановлениям ЦК, никаким призывам вождей. Можно снять человека с какого-то поста в этой системе. Но нельзя отменить сам пост. Даже если такая отмена состоится формально, фактически отмененный пост так или иначе будет заменен новым. Причем, пост определяет и то, каким будет поведение его обладателя. Уклонения от нормы при этом не отменяют самое норму.
Попытки Горбачева обращаться непосредственно к неким народным массам через голову аппарата власти и управления выглядят просто смехотворно. Это — либо демагогия, рассчитанная на простаков, либо непроходимая глупость. Такое обращение вождя непосредственно к массам было уместно и давало эффект в сталинские годы, то есть юности советского общества. Теперь это общество превратилось в зрелый социальный организм. Народных масс, в старом смысле слова, нет. Есть низшие слои, не играющие решающей роли в деловой жизни страны. Огромное число чиновников само входит в массу населения (в «народ»). Обращаться прямо к некоему «народу», минуя их, как это позволяют теперь средства массовой информации (особенно телевидение), и как это делают горбачевцы, значит заменять реальное управление страной на видимость такового, прикрывать фактическое разрушение системы управления болтовней о его усовершенствовании. Так обстоит дело со всеми горбачевскими новшествами в этом важнейшем подразделении советской социальной организации. Невольно напрашивается вывод: горбачевизм есть стремление бездарных и научно безграмотных, но тщеславных партийных карьеристов перехитрить не только людей, но и объективные социальные законы. Горбачев говорит, что он любит «советоваться с Лениным», т.е. читать сочинения Ленина. Если уж он искренне хочет блага стране и народу, ему в первую очередь следовало бы забросить подальше сочинения классиков марксизма и советоваться с теми, кто действительно стремится к научному пониманию современности. Но, судя по всему, в окружении Горбачева таких людей нет. Тенденция отбросить марксизм, включая ленинизм, есть. Но не ради научного подхода к советской реальности, а скорее ради западных столь же ненаучных представлений о нем.
Уникально в сложившейся ситуации то, что именно высшее советское руководство фактически выражает теперь неверие в идеалы коммунизма и в специфически коммунистические методы организации жизнедеятельности общества и управления им.
Горбачевизм и Запад. Проблемы, которые назрели в Советском Союзе, хотя и являются проблемами внутренними, возникли как результат взаимоотношений Советского Союза с Западом. По замыслу идеологов коммунизма, коммунистическое общество должно превзойти передовые капиталистические страны (Запад) по производительности труда, по экономической эффективности предприятий и вообще по всем показателям деловой жизни. С первых же дней существования советского общества был выдвинут лозунг, догнать и перегнать капиталистические страны в этом отношении. Предполагалось осуществить этот лозунг в кратчайшие сроки. Но прошло почти семьдесят лет, а этот лозунг не только не осуществился, но стал казаться еще более утопическим, чем в первые годы после революции. Его ослабили, потихоньку опустив вторую часть («перегнать») и оставив только первую — «догнать». Изменилась несколько и его формулировка: стали говорить о том, чтобы подняться до мирового уровня.