Просторный холл гостиницы погрузился в звенящую тишину. Если бы сюда сейчас зашёл человек с плохим зрением, ему бы показалось, что помещение пусто. За окном крупными ватными хлопьями падал снег. Сквозь него мимо сугробов поспешал по своим делам чиновник в шинели с поднятым воротником и летней фуражке. Вдалеке шумел приближающийся поезд, а в санатории “Ермоловка” время остановилось. Звякнула ложечка, упавшая в пустую чашку. Офицеры встрепенулись, начали переглядываться, с задних рядов послышался чей-то настойчивый шёпот, больше похожий на жужжание шмеля.
— Стало быть, мы обречены на защиту престола и Отечества, независимо от того, гладят нас по шёрстке или пинают, как собак шелудивых? Так, Григорий Ефимович? — задал вопрос Ставский, и по реакции окружающих было понятно, что многие с ним согласны.
— Нет, не так, Илларион Михайлович, совсем не так. Никто не лишает нас воли и права выбора. Решения мы всегда принимали и будем принимать сами. Просто все они платные. Не получится и на ёлку влезть, и задницу не оцарапать. Мы не выбираем, у какой матери и на каком конце света появиться, но как только начинаем соображать самостоятельно, должны решить, оставаться там, где родились, или свалить куда подальше, где небо голубее и солнце ярче. Многие так делали, делают и будут делать. Ну а ощущения полного одиночества, неприкаянности, своей собственной чужеродности со слезами в подушку и долгим разглядыванием детских фотографий — это естественная плата за решение быть эмигрантом. Но и противоположный выбор тоже таит риски. — Распутин откинулся на спинку стула, прикрыл глаза и тихо, напевно продекламировал, —
“Страна лесов, страна полей, упадков и расцветов,
Страна сибирских соболей и каторжных поэтов.
Весь мир хранит твои меха, но паче — дух орлиный:
Он знает стоимость стиха и шкурки соболиной.
И только ты, страна полей, предпочитаешь сдуру
Делам своих богатырей их содранную шкуру.”(*)
Григорий сделал паузу, кивнул, поблагодарив за чай. Выпил залпом, аккуратно поставив чашку на предательски звякнувшее блюдце. Офицеры молчали.
— И всё равно — матушка? — тихо спросил поручик Зуев, глядя в окно на заснеженные ели.
— Да, Николай Алексеевич… Очень важно вот что понять — казнит не Отечество, а конкретный чиновник, имеющий имя-фамилию, узурпировавший право вещать и судить от имени всей страны… Самое время вернуться к вашему вопросу о престоле… Царь — он тоже для Отечества, а не Отечество — для царя.
— Питер бурлит, — вставил своё слово Булгаков, — везде ходят слухи, что государя будут скидывать…(**)
— Что нам делать? — запальчиво спросил Зуев, — отправляться защищать того, кто уведомил нас официально, что в таких защитниках не нуждается?
— Вовсе нет, — Распутин отодвинул от себя чашку, — навязывать свою любовь не стоит, это выглядит унизительно. Император — взрослый мальчик, сам должен отвечать за свои действия, назначения и указы… В его руках сосредоточена огромная власть, и если он предпочитает ею не пользоваться, то это его выбор, не надо ему мешать.
Офицеры зашевелились, загалдели…
— Никого не надо спасать насильно, — повысил голос Распутин. — Представьте, что вы вышли к дуэльному барьеру, и тут выбегаю я, весь в белом, начинаю хватать вас за руку, кричать, что это самоубийство, короче — спасать. Как вы ко мне после этого?
Такую аллегорию шуткой можно было назвать с очень большой натяжкой, но из-за общего напряжения, требующего разрядки, легкие смешки неожиданно переросли в громогласный хохот…
— Ой, Григорий Ефимович! — задыхаясь от смеха, держался за живот Ставский, — ой, убили!…
— Да, я бы точно окочурился, если б меня в эту минуту кто-то в белом схватил за руку! — держась за капитана, вытирал слёзы младший Пунин.
— Ну и где же, по-вашему, место защитника Отечества в такой неоднозначной, сложной ситуации, — раздался адмиральский густой бас, и все присутствующие вскочили, отдавая честь адмиралу Непенину и генералу Вандаму, тихонько спустившимся со второго этажа в холл и не выдававшим до сего момента своего присутствия.
— Мешать дуэлянтам — моветон, — продолжил Распутин, встав, — но когда на линии огня или за спиной у одного из них находятся ни в чем не повинные люди, защитник по духу, а не по должности просто обязан спасти их… Если, конечно, спасаемые не склонны к суициду.
— Извольте с этого момента поподробнее, — улыбнулся генерал. — И с прибытием, чёртушка!
Григорий рта не успел открыть, как оказался зажатым в крепких вандамовских объятиях.
— Только лишнего при всех, прошу, не ляпни, — шепнул генерал на ухо, разжимая железный захват.
Распутин присел обратно, обведя ещё раз взглядом всех собравшихся.
— Начну по старинной русской традиции “от печки”. Три года назад, в июне 1914-го, до роковых выстрелов в Сараево, когда не была ещё объявлена мобилизация, и армии оставались на зимних квартирах, полковник США Эдвард Мандел Хаус в Вашингтоне вручил президенту Вудро Вильсону доклад, в котором говорилось, что победа Антанты в предстоящей войне «будет означать европейское господство России», чего нельзя допустить ни в коем случае. Но по мнению авторов доклада, победа Германии также нежелательна. Вывод предлагался следующий — Антанта должна победить, но без России.(***) В очередной докладной записке в январе 1917 Хаус написал: «…остальной мир будет жить спокойнее, если вместо огромной Российской империи на континенте будет четыре России. Одна — Сибирь, а остальные — поделенная европейская часть страны…». В этой же записке оговаривается срок вступления США в войну — весна 1917 года…
— А почему именно весна 1917? — переспросил Булгаков, — это как-то связано с нашими планами весеннего наступления?
— Нет, Михаил Афанасьевич, — вздохнул Распутин, — это связано с планами наших западных партнеров — Англии, Франции и Америки, в соответствии с которыми к этому сроку Россия должна прекратить своё существование в качестве самостоятельной, суверенной державы.
—------------
(*) Николай Панченко. 1949 год.
(**)Многочисленные мемуары очевидцев событий февраля 1917 пестрят воспоминаниями о том, что разговоры о предстоящем свержении царя ходили по улицам и салонам Петрограда еще с осени 1916 года.
(***) Время и содержание докладов полковника Хау Вудро Вильсону — исторический, невыдуманный автором факт.
Глава 16. Подпольный штаб начинает действовать.
— Зря вы на них всё разом вывалили, — тихо произнёс Вандам, глядя, как притихшие и ошалевшие от услышанного офицеры расходятся по своим домам-апартаментам, — это мы в разведке насмотрелись и наслушались ещё во время англо-бурской войны, знаем с кем имеем дело, и что из себя представляет “Сердечное согласие”(*) во главе с британцами… Но простым рубакам с кадетских лет вбивали в голову, что армия — вне политики…
— Как и гардемаринам, — добавил Непенин…
— Ничего, перемелется, — уверенно парировал Распутин, — они взрослые люди, имеют право знать правду. Сегодня мы просто наполнили фактами монарший постулат “У России есть только два союзника — армия и флот.”(**) Задали правильный и естественный вопрос, как главный политический инструмент государства, его вооружённые силы, может быть вне политики. Это лицемерие от Лукавого. Солдаты, а тем паче офицеры должны понимать, что происходит в мире и в России, чтобы не стать слепым орудием в руках международных мошенников и политических авантюристов.
— В таком случае знаний, выплеснутых на них, категорически недостаточно, — возразил Непенин. — Сегодня от вас они узнали, что их предали и хотят уничтожить союзники по коалиции, свои и иностранные гешефтмахеры, депутаты государственной Думы и даже собственные военачальники, попросту — все! Как с этим жить дальше? Не удивлюсь, если кто-то наиболее впечатлительный к утру ляжет виском на ствол револьвера.