Госпожа Липперт сперва не осмеливалась со столь вызывающим письмом идти к Сазонову. Грубый тон записки был ей самой неприятен. Я все же уговорил ее посетить еще раз Сазонова. Она пошла и вручила ему записку.
— Ваше Превосходительство! — сказала она. — Я имею еще одну записку от Распутина. Делайте с ней, что хотите!
— Как! — воскликнул он. — Я должен позволить такому пройдохе, как Распутину, писать мне такие письма?! Если бы вы не были дамой, я просто велел бы вас выбросить.
После этого госпожа Липперт просила вернуть ей письмо Распутина, но, к удивлению, Сазонов отказался и, по-видимому, его злоба затихла.
— Если вы мне сейчас не вернете письмо Распутина, — ответила госпожа Липперт, — немедленно пойду к Распутину и передам ему наш разговор
— Оставим это, — ответил Сазонов после некоторого колебания. — Я был вне себя. Не обращайте внимания на это. Скажите отцу Григорию, что это была лишь шутка
— По моему мнению, — заметила госпожа Липперт, — вам следовало бы позвонить теперь Распутину. — От нее не ускользнула перемена в отношении Сазонова к Распутину. — Вы ведь знаете, что он меняет министров как перчатки.
Она сняла телефонную трубку, соединилась с квартирой Распутина, попросила его к телефону и передала трубку Сазонову.
— Вы прислали мне странное письмо, Григорий Ефимович, — сказал Сазонов, — разве вы сердитесь на меня?
— Как так? — ответил Распутин. — Не за мною дело. Ты меня обидел. Только советую тебе не пакостить, а лучше оставаться друзьями
Разговор закончился несколькими пояснительными фразами, причем Распутин присовокупил:
— Мы с тобою уживемся хорошо. Я еще никому таких писем не писал
После двух недель д-р Липперт был в Петербурге
Очень гладко закончились наши хлопоты в пользу сосланных в Сибирь польских помещиков, которых по обвинению генерала Брусилова сослали в Сибирь за то, что они будто бы из своих имений на Галицийском фронте сообщали неприятелю по телефону сведения о передвижениях войск. Я находился в отличных отношениях с деканом католического Невского прихода в Петербурге патером Казимиром.
Патера просил один галицийский ксендз похлопотать в соответствующих учреждениях за сосланных помещиков. Между тем как ксендз считал нужным передать это дело папе, патер Казимир счел более целесообразным обратиться ко мне. С Распутиным патер Казимир был уже знаком с одного кутежа.
Я ему посоветовал обратиться к Распутину. Казимир не хотел обращаться к нему как частное лицо, а направился к нему в своем служебном одеянии. Этим Распутин счел себя очень польщенным. Возбужденное против поляков дело по обвинению их в шпионаже он считал необоснованным. Он предложил патеру Казимиру прислать к нему жен и детей сосланных.
— Я им поясню, каким путем они могут добиться освобождения своих кормильцев, — заявил он.
Спустя две недели в Петербург приехала делегация польских помещиков, среди которых находились также жены и деты сосланных помещиков. Казимир привел их ко мне. Вызванный по телефону на мою квартиру Распутин отнесся к полякам очень любезно и приветливо.
— Мы все славяне, — сказал он, — и я хочу вам помочь. И прошу находящуюся между вами потомку бурбонов и одного из делегатов меня сопровождать. Я вас представлю царице, и вы ей скажете, что, несмотря на все, вы все же остаетесь верными престолу, а находитесь без защитников.
— А потом что? — спросил один из поляков
— Остальное уже сделаю я сам, — ответил Распутин
На другое утро в восемь часов я доставил поляков к Распутину, где уже находился автомобиль охраны. Распутин поехал с ними в Царское Село. Царь в то время находился на фронте. Царица милостиво приняла поляков в своем лазарете и спросила Распутина:
— Что мне делать?
— Напиши письмо к папе и пошли его с поляками в главную квартиру, кроме того, телеграфируй Воейкову, чтобы он позаботился о приеме их царем.
— Хорошо, — сказала царица, — я напишу Воейкову, чтобы допустили поляков к папе. Поляки должны мне подать прошение, на котором я напишу «Согласна» и которое я с курьером пошлю папе. Таким образом, прошение получится в главной квартире еще до приезда туда поляков.
Мой сын Семен составил прошение, которое я доставил царице, и она его направила в главную квартиру. Поляки выехали в Могилев. Через час после приезда они были приняты царем, который заявил им, что для него все иноверцы равны.
— Я верю вам, в восемь или десять дней сосланные вернутся, если только им не помешает непогода, — сказал им царь.
Царь еще расспрашивал их о польских делах и похвалил их за то, что они заступаются друг за друга. После одиннадцати дней поляки вернулись.
Но не всегда наши хлопоты заканчивались столь успешно.
В ряде предпринятых преследований против евреев Николаю Николаевичу самым тяжелым является его жестокий прием по отношению к еврейским цадикам, особо евреями почитаемых священнослужителей, не ожидавших и не заслуживших такого преследования. После занятия Львова и Карпат было отдано распоряжение о закрытии всех принадлежавших евреям ветряных мельниц.
Военное командование опасалось, что при помощи мельничных крыльев могли передаваться сигналы о передвижении войск. Но так как, наступала еврейская пасха, то евреи всеми способами добивались открытия мельниц, чтобы заготовить муку для мацы. Очень неохотно на это согласились военные власти. По несчастному стечению обстоятельств, как раз в это время русские потерпели небольшое поражение.
Николай Николаевич сразу признал виновными евреев. Он заявил, что евреи вращением крыльев своих мельниц дали неприятелю знать о расположении русских войск, и велел арестовать живших поблизости цадиков и виднейших евреев.
Цадиков выслали в Сибирь, а остальные евреи в качестве заложников были доставлены в Киев. Можно представить себе несчастье и муки этих людей, когда их в грязных товарных вагонах увозили из Галиции. Высылаемым цадикам даже не разрешили проститься с родственниками. С собою они также не смели ничего брать. Так как им не давали кошерной пищи, то единственным их питанием был только хлеб. Им не разрешили взять с собою даже теплую одежду и отобрали все при них находящееся. Молиться им также не разрешали. Представителей еврейства, которые хотели их видеть по дороге в Сибирь, к ним не допускали. Одним словом, ничего не допускалось что могло бы уменьшить их страдания.
Кантор хоральной синагоги в Львове Гальперин приехал в Петербург, чтобы хлопотать об облегчении участи сосланных евреев. Он сообщил мне отчаянные подробности их мученичества, и я принял срочные меры к спасению бедных цадиков. Петербургские центральные власти потребовали от нас представления подробных данных и доказательств. Но до представления этих данных, вследствие голода и холода, уже несколько цадиков скончались.
Остальные должны были быть размещены в городах Верхнеудинске, Омске и Томске, но только четверо прибыли на место назначения, так как остальные по дороге умерли. Я подал царю прошение о помиловании этих четырех. царь удовлетворил мое ходатайство, но, пока телеграмма дошла в Сибири до места назначения, и эти четверо скончались.
Евреи тогда решили протестовать перед всем цивилизованным миром против возводимых обвинений в шпионаже не только на отдельных личностей, а на весь еврейский народ. Евреи разослали в другие страны своих представителей с поручением осветить там бедственное положение евреев в России и просить о помощи.
Отчасти положение евреев облегчалось тем, что и царица находилась в подозрении в шпионаже. Ее телефонные разговоры и передвижения проверялись агентами охранной полиции. Это облегчало борьбу с Николаю Николаевичу и его сторонниками.