Р. Генерал Китченер, главный национальный мясник, вместе с его кораблем, полным солдат, через два года, не позже, будет пущен к чертовой бабушке на дно морское.
Г. В самом деле?
Р. Да. К чертовой бабушке.
Г. Через два года, вы сказали? Ах, поздно, поздно… Но когда будете разговаривать с ним, об этом промолчите. Если, конечно, мое мнение что-то значит для вас. Потому что тогда он уж точно будет настаивать на войне.
Р. Почему?
Г. Чтобы кто-нибудь не подумал, что он испугался. Знаете, бывают такие парадоксальные варианты выбора собственной судьбы… Я бы сказал: ловушка для самого себя.
Р. Кроме Китченера и еще нескольких одержимых, кто еще в Англии хочет этой войны?
Г. Массы мы уже помянули, так ведь?.. Ну, еще военный бизнес, а это очень большая сила.
Р. Для военных поставщиков — да. Но для миллионов солдат в окопах — бизнес не такой уж большой…
Г. Цинично, но, по сути, верно.
Р. Повторю свой вопрос: кто еще в Англии хочет этой войны?
Г. Хм…
Р. Почему я это спрашиваю? Потому что имел честь читать строки, которые один из дипломатов Вашего Величества запишет в свой дневник.
Г. Запишет?
Р. Да. На будущей неделе. Что-то в том роде, что, увы, сейчас повсюду в Европе гаснут огни, и, возможно, мы долго не увидим их снова зажженными…
Г. Вот как…
Р. В смысле: тому, что было сутью Европы, теперь кирдык.
Г. Кирдык? Ха… И что еще напишет мой добрый Эдвард?
Р. Через десять с лишним лет он изволит заметить, что Англия очутилась в этой дурацкой войне, сама не ведая как, находясь в странном, бессознательном, сомнамбулическом состоянии.
Г. Хи-хи. Знал бы бравый Эдвард, что он еще и дневник свой не успеет завести, а я уже буду знать, что в нем написано…
Р. Например, что Англия сама не хотела… Вернее, не хочет по-настоящему этой войны. Ни теперь, ни тем более потом.
Г. О нет, конечно, не хочет. Это все французы, это они изо всех сил стараются нас втянуть. У них-то есть мотив: они хотят насолить немцам. Сумасшедшие и те и другие. Мечтают поквитаться друг с другом. Реванш им нужен. Это очень мощный мотив, если хотите знать мое мнение. Все они, кхм, не в себе.
Р. Ваше Величество, у нас еще четыре дня. За это время мудрость должна одержать верх над безумной, самоубийственной жаждой реванша, над черным цунами сердца, над кровавым карнавалом и пляской смерти.
Г. Четыре дня?
Р. Сто часов примерно.
Г. Мало, очень мало.
Р. Но это все-таки сто часов. Больше, чем полчаса или полминуты. Когда речь идет о ста миллионах человеческих жизней…
Г. За сто лет погибнет сто тысяч солдат?
Р. Нет, это округленное число. Я добавил сюда и тех, кто умрет от эпидемий, а эпидемии во время войны — обычное дело, и жертв украинского голодомора, Холокоста, сталинского террора, и гражданское население, погибшее от атомной бомбы, ну и потери от более мелких войн.
Г. Понятно. У меня три вопроса.
Р. Извольте, Ваше Величество.
Г. Если не ошибаюсь, сто миллионов за сто лет — это миллион в год… Не такая уж сумасшедшая цифра, но Бог с ним… Мне вот что любопытно. Если мировая война сейчас не начнется и не будет ее последствий, то… эти сто миллионов останутся живы?
Р. То есть… как вас прикажете понимать, Ваше Величество?
Г. Ну, если не на войне, то они ведь тоже когда-то как-то умерли бы. Разве не так?
Р. Но не насильственной смертью! И если прикинуть, сколько лет могли бы все эти люди еще прожить… пусть каждый хотя бы по одному году, — это ведь уже сто миллионов лет.
Г. Второй мой вопрос: сколько человек будут жить на Земле через сто лет?
Р. Помнится, что-то около семи миллиардов.
Г. Ясно. В общем, угрозы, что человечество вымрет, нет.
Р. Ну да, такой угрозы нет.
Г. И последний: если эта война сейчас не начнется, то где гарантия, что через полгода не начнется другая? Откуда нам знать, сколько других войн нам грозит и сколько жертв они потребуют?
Р. На это я сейчас не могу ответить.
Г. (встает). Как бишь зовут того симпатичного молодого князя, дальнего родственника царской семьи? Феликс?