— Орудие к бою! — крикнул он издалека Ставскому, а подбежав почти вплотную, добавил, задыхаясь и блестя глазами, — наводи на трибуну!.. Фугасом!
Глава 44
Развязка
Первыми опасность почувствовали «абреки и кунаки» товарища Троцкого, стоящие лицом к толпе и заметившие подозрительные манёвры пушечки. Лев Давыдович замолчал и удивленно посмотрел на хобот трехдюймовки, медленно поворачивающейся в его сторону. Он привстал на цыпочки и вытянул шею, словно хотел заглянуть в черную дырочку на кончике ствола и полюбопытствовать, вылетит ли оттуда птичка.
Пронзительный, кашляющий лай орудия, похожий на краткое нецензурное ругательство, хриплый взрыв там, где только что стоял оратор, а через секунды в разные стороны полетели доски, мусор, всё это произвело на митингующих неизгладимое впечатление. Ни у кого, включая революционных боевиков, не появилось ни малейшего желания немедленно бежать и обезвреживать источник опасности. К тому же, никто не понял причины странного поведения артиллеристов. Умысел? Несчастный случай? Косорукость и алкоголизм? Пока все эти вопросы оставались без ответа, обнаружилась острая потребность лежать и не отсвечивать, а ещё лучше — при возможности включить пятую передачу и отбыть на безопасное расстояние от взбесившейся пушки.
Тридцать секунд, необходимых, чтобы прийти в себя и попытаться оказать сопротивление, Распутин использовал для преодоления дистанции от орудия до залёгших, но не готовых к бою опричников Троцкого. «Как удачно! Они сегодня нацепили на рукава аж по две повязки, чтобы быстрее различать своих в толпе! Прекрасно! Не придется выискивать среди зевак. Хотя в такое время суток случайных немного. В основном собрались идейные. Одни пришли громить и убивать, другие — поживиться на руинах…»
— Руки за голову! Лицом вниз!..
Маузер в руке злобно лает, выплёвывая огонь в сторону непонятливого и суетливого, потянувшегося в карман за пистолетом. Визг, оханье, но народ, оценив серьёзность намерений и не понимая, сколько нападающих покусились на их демократические права, послушно утыкается носом в снег.
— Оружие на землю! Доставать двумя пальцами! Остальным — не шевелиться!
Ещё один беспокойный резко вскочил на одно колено и успел выхватить револьвер. «Нет, не в этот раз! С дыркой во лбу много не постреляешь».
— Да как вы смеете?
Ещё один выстрел. Не до дискуссий…
— У кого еще есть вопросы?
Боевики, лишенные привычной системы координат, переведенные из вертикали в горизонталь, упёршись лицом в проезжую часть, превратились из монолитного революционного ядра, из хозяев уличного протеста в разрозненные индивидуальности, пытающиеся несинхронно и неубедительно огрызнуться. Потеряв при взрыве снаряда и последующей стремительной атаке половину личного состава, не выдержали и поплыли.
— Всем с нарукавными повязками встать! Руки за голову!
Дальше — проще. Шапку натянуть на глаза, верхнюю одежду приспустить с плеч на локти, ремни, пуговицы, подтяжки штанов — долой. Руки должны быть заняты. Усадить в кружок плотнее. Остальные митингующие тихо расползаются — ну и Бог с ними.
— Михаил Илларионович, вот с этих шестерых — глаз не спускать!
Место разрыва трехдюймового снаряда на белом снеге выделялось черным пятном с опалинами. Телохранители Троцкого полегли там же, где стояли. Никого не подпускали к своему боссу, поэтому случайных жертв удалось избежать. Только человека, в которого целились Распутин и Ставский, на месте не оказалось.
— Да где же он? Куда подевался Лев Давыдович? Его что, на молекулы разметало? — с досадой произнёс Григорий, обшаривая глазами пятачок, где совсем недавно громоздилась самодельная трибуна. Он ещё раз внимательно ощупал взглядом обломки тары и огрызки тряпья, поднял глаза на усадьбу, превратившуюся для него в жильё и штаб. На фоне светлеющего неба хорошо выделялась декоративная башенка, возвышающаяся над всем остальным строением, и на ней еле различимые фигурки, отчаянно машущие руками. От Елагинского дворца показалась длинная кавалькада повозок и машин — с ночных киносеансов возвращались основные силы отряда…
— Ну наконец-то, успели! — облегченно выдохнул Распутин, тяжело опустился на стопку шпал, непонятно как попавших на улицу с полным отсутствием трамваев, на мгновенье прикрыв глаза. Только сейчас он понял, как устал от всей этой неподъёмной и неблагодарной работы — из болота тащить бегемота. Соотечественники начала XX века относились к чужой, да и к своей жизни настолько просто и воздушно, что спасать их становилось как-то даже неуместно и стыдно. «Что с человеком ни делай — он упорно ползёт на кладбище», — вспомнилась цитата известного одесского юмориста. Однако хватит раскисать. Пора!