Балагуря, Распутин привычными движениями примотал руки революционера к ручкам кресла, задрал рукав рубашки и затянул петлю выше локтя.
— Скополамин блокирует в головном мозге нейромедиаторы, отвечающие за доставку информации, связанной с краткосрочной памятью, — продолжил он, глядя прямо в расширившиеся от ужаса зрачки Фюрстенберга-Ганецкого, — поэтому пациент не помнит, что с ним было после ввода препарата. Он становится непривычно разговорчивым, испытывает непреодолимую потребность излить душу, выговориться, но при этом забывает, что с ним происходило в течение последних нескольких часов, не может себя контролировать, становится послушным рабом чужой воли и иногда совершает даже противозаконные действия. Представляете? Одним словом, чрезвычайно полезная вещь. Ну что, товарищ, полетаем?…
— А может быть можно было по-другому? Как-то это непривычно… жестоко…
Анна передёрнула плечами, словно ей за шиворот попала льдинка. Распутин взял в свою ладонь прохладные тонкие пальцы, прикоснулся губами к запястью.
— Не вижу ничего жестокого в амнезии. Наоборот — это самый гуманный из всех вариантов. Альтернативой была их ликвидация, а так — полежат, полечатся, может быть что-то и вспомнят со временем. Гипноз не всемогущ. Поймите, моя королева, это не люди, а функции с вложенным в их головы текстом, пустыми глазами, ненавистью к окружающей среде и страстью к разрушению, как единственной движущей силе. Это позже поймут их соратники и, разобравшись, не задумываясь, поставят к стенке.
— Когда?
— Радека и Ганецкого должны будут расстрелять в 1937. Воровскому повезёт умереть своей смертью на десять лет раньше… Ближайшие пару лет они проведут в психлечебнице, но в результате останутся живы и, надеюсь, умрут своей смертью от старости, а не от пули вчерашних единомышленников…
Распутин запрокинул голову к небу и закрыл глаза. Снег падал на лицо и таял, пощипывая кожу, скатываясь мелкими капельками по щекам. Он вытер перчаткой лицо и церемонно поклонился.
— А вас, сударыня, я приглашаю в Королевскую оперу. К сожалению, в шведских театрах много эстетической золотой резьбы, только темперамента маловато — не так, как у славян. В искусстве должно выразиться всё величие души. Гармоничная стихия — вот искусство. Германцы и французы играют больше нервами, славяне — кровью, самой жизнью. Русский часто одним оттенком тембра голоса может создать рай или всё сокрушить. После русского театра скандинавский кажется постным, как последняя неделя перед Пасхой. Но на безрыбье…
— И на кого мы идём?
— На Улофа Ашберга, главу стокгольмского «Ниа Банкен». Он — представитель Федеральной Резервной Системы в Швеции и главный кошелёк революции в России. Женат на местной приме Анне-Луизе и не пропускает ни одной премьеры. У нас появился необходимый материал для разговора с ним. Какое же всё-таки прекрасное изобретение — портативный фонограф, правда?
— Расскажи про Ашберга подробнее, а то за частоколом дат и сумм я так и не разглядела их автора.
— Охотно. Ашберг не представлял из себя ничего интересного и не выделялся из общей серой массы заурядных коммерсантов, пока не открыл свой банк, не имея вообще никакого специального образования и банковского опыта, что удивительно, не правда ли? Но это только начало!
Распутин повернулся к Анне, убедившись, что она его внимательно слушает.
— Представь себе, что человек, без медицинского образования вдруг начал лечить людей, да не просто советом и пилюлями, а производить сложнейшие хирургические операции. Примерно такая трансформация произошла и с нашим Ашбергом. В первые месяцы своего существования, наряду с обычными кредитными операциями, его «Новый банк» засветился как инвестиционный, а это уже высшая финансовая квалификация! Элитарная лига! Такое впечатление, что с первых дней работы на банковском поприще за нашим Улофом незримо стоял кто-то более солидный и направлял его деятельность твёрдой профессиональной рукой. Кто это — стало понятно накануне войны, когда Ашберг отправился в США и сразу же, буквально стоя на трапе корабля, установил деловые связи с «Нью-Йорк Эдисон компани», входившей в финансовую группировку Джона Пирпонта Моргана, с общим акционерным капиталом в двадцать миллиардов долларов, что по курсу того времени составляло около 66 млрд. рублей. Для сравнения — в это же самое время стоимость всех ценных бумаг царской России не превышала двадцати пяти миллиардов рублей. «Ниа банк» и его хозяин, скромный, начинающий стокгольмский финансист, стремительно взлетели на орбиту крупного международного бизнеса и даже оказались причастными к некоторым событиям тайной дипломатии…