Распутин неожиданно для себя громко скрипнул зубами и торопливо отвернулся, чтобы не смущать служанок. Возвращались молча. В комнатушке Григория ждал знакомый прапорщик, приезжавший вместе с Батюшиным в британскую миссию. В своей шинели светло-стального цвета, круглой низенькой каракулевой шапке, в сапогах со шпорами и с обязательной для всех офицеров шашкой, он выглядел в ночлежке попугаем, случайно залетевшим в берлогу к медведю.
— Собирайся, пошли, — коротко приказал он, вставая с колченогого стула.
Идти пришлось недолго. Как оказалось, ночевал Григорий в соседнем с канцелярией Батюшина доме на Фонтанке, в пяти минутах от «фатеры» самого Распутина на улице Гороховой. Внешний вид батюшинской комиссии с грозными диктаторскими полномочиями трепета не вызывал. Скорее — недоумение и сочувствие. Ничем неприметный обшарпанный подъезд без всякой вывески, пахнущая кошками лестница, ведущая на третий этаж, полутёмная прихожая, крайне скромный кабинет начальника с полным отсутствием положенной канцелярской мебели и простым обеденным столом, заменяющим письменный.[10]
— Доброго утречка, Григорий Ефимович. Как спалось? — елейным голосом спросил Батюшин вошедшего арестанта.
В комнате, судя по всему, собрались почти все подчиненные генералы. Двое — в армейской форме, трое — в мундирах военно-судебного ведомства. Каждый с аккуратной папочкой и карандашом. «Ожидается мастер-класс образцово-показательного аутодафе», — подумал Распутин.
Скользнув глазами по столу, он удовлетворенно отметил аккуратно сложенные бумаги из британской миссии и облегченно вздохнул. Другого способа легализовать собственноручно изготовленные поделки, торопливо нарисованные за три часа от перестрелки до рассвета и засунутые между реальными документами англичан, не представлялось никакой возможности. Зато теперь, освященные официальной выемкой, зафиксированные в протоколах, прочитанные несколькими парами глаз, переведенные на русский язык, откопированные, заверенные, оформленные в дело и подшитые, они превратились в полноценные первоисточники, живущие своей самостоятельной жизнью. Информация, изложенная в них, гарантированно станет широко известна — в комиссии Батюшина «течёт» так же, как и во всех остальных государственных учреждениях, и сведения эти как-то необходимо учитывать, с ними придётся считаться. Может и не случится приказ № 1, и останутся живы сотни и даже тысячи невинных душ, среди которых будет искомая…
— Благодарствую, Николай Степанович, — бодро ответил Григорий, — чувствую себя лучше, по крайней мере, выспался. Осталось узнать, в качестве кого я здесь нахожусь. Как гость или как арестант?
— А вот это мы сейчас и выясним, дражайший Григорий Ефимович, — Батюшин ещё подлил елея в голос, — всё в ваших руках. Всё зависит от ваших ответов на наши вопросы.
— Я надеюсь, допрос не займёт много времени?
— А с чего вы так решили?
Распутин оглянулся.
— Судя по тому, что мне никто не предложил даже присесть…
Среди генеральской свиты раздался сдавленный смешок. Батюшин тоже позволил себе улыбнуться.
— Извольте, Григорий Ефимович, — и двинул начальственной бровью.
Распутин небрежно взял внезапно материализовавшийся за спиной стул, одним движением перевернул и сел на него по-кавалерийски, преданно уставившись на генерала. Мысль похулиганить давно созрела в его голове и напрашивалась хоть на какую-то реализацию. Батюшин, сделав вид, что ничего экстраординарного не произошло и так себя вести в кабинете «царского опричника» естественно и небезобразно, уткнулся в бумаги. Не поднимая глаз, абсолютно спокойным тоном, будто разговаривая о погоде, генерал произнес:
10
Описание канцелярии генерала Батюшина воспроизведено по мемуарам подчиненного Батюшина — действительного статского советника Орлова.