— Давеча, Григорий Ефимович, вы говорили мне, что уже пришли в себя, когда английский подданный открывал свой сейф. Стало быть, дальнейшие события вы должны были видеть или хотя бы слышать.
— Должен был! — согласно кивнул Григорий и продолжил, в ответ на радостно вскинувшего глаза генерала, — но не видел… А слышать — слышал! И топот, и крики, и выстрелы. Целую войну устроили господа-хорошие.
— А вас, стало быть, никто не потревожил?
— Не поверите, даже в комнату не заходили!
Батюшин бросил на стол карандаш и откинулся на спинку стула.
— Тяжело с вами, Григорий Ефимович. Хитрый вы. Хорошо. Буду спрашивать прямо и надеюсь получить откровенный ответ. Что вы знаете об имеющих боевой опыт, грамотных, отчаянно смелых боевиках, внезапно атаковавших прошлой ночью британскую миссию и уничтоживших всех, находившихся внутри, кроме вас?
Распутин застыл. Таких горизонтов воображения от генерала он не ожидал. Расположение тел, характер ранений и даже следы, оставленные им в резиденции, должны были привести к однозначному выводу: «Чужие там не ходили». Что-то он не учёл. И этим «что-то», скорее всего, была профессиональная деформация Батюшина, повёрнутого на выявлении и нейтрализации шпионов Германии. На всех и на всё он смотрел исключительно через призму этого дела. Есть немецкий шпион — есть победа, всё остальное — тлен и суета. А он-то, наивный, хотел одним движением руки переключить бурную энергию контрразведчика на англичан. Не получилось… И что теперь делать?
— Николай Степанович, — вкрадчиво произнес Григорий, наклонившись к спинке стула, — я правильно вас понимаю, вы имеете в виду германскую разведывательно-диверсионную группу?
У него самого в это время в голове вихрем проносились различные варианты продолжения разговора и все они, один за другим, безжалостно отбрасывались, как заведомо проигрышные. Сидящий перед ним контрразведчик табуировал для себя словосочетание «Британия — враг», и любые предложения в этом направлении будут гарантированно отвергнуты.
— Браво, Григорий Ефимович! — победно улыбнулся Батюшин, — хорошо сформулировали, хоть и непривычно. И разведочная, и диверсионная — именно она мне и требуется. Потому что все остальные версии выглядят настолько фантастично, что идти с ними на высочайший доклад нелепо-с. Меня, простите, дворцовые кошки засмеют.
«Если переговоры зашли в тупик, бросьте на стол дохлую кошку», — совершенно неуместно всплыл в голове маркетинговый приём из популярного в конце XX века учебника. Хотя… Для того, чтобы поймать ветер в паруса, иногда нужен резкий, неожиданный манёвр. Моряки это называют фордевиндом.
— В таком случае, Николай Степанович, у меня есть для вас информация о таковой, глубоко засекреченной подпольной группе, работающей на кайзера, — произнёс Распутин. — Эти сведения не только вскрывают немецкую агентуру в России, но и объясняют появление великого князя Кирилла Владимировича той ночью в британской миссии и трагическую развязку.
В кабинете руководителя комиссии по борьбе со шпионажем стало тихо, как в поле перед грозой. А в голове Григория экстренно рождался пока еще сумбурный, хаотичный план разворота допроса в свою пользу.
— И с чем же был связан визит великого князя в британскую миссию?
— Визит великого князя Кирилла Владимировича в британскую миссию и последующая смертельная ссора, — Распутин снизил голос почти до шепота и заметил, как подчиненные Батюшина привстали, стараясь не пропустить ни слова, — был связан со взрывом 7 октября 1916 года стоявшего в Северной бухте Севастополя линейного корабля «Императрица Мария».
Глава 6
Le temps des histoires incroyables[11]
За неимением «дохлого кота», Распутин швырнул на стол переговоров первое, что пришло в голову. Таковым оказался «дохлый кит». Загадка гибели линкора «Императрица Мария», гордости русского флота, флагмана черноморской эскадры, взорванного на рейде Севастополя — тема мучительная, невыносимая для моряков и контрразведки. «Чем дальше от нас это мрачное событие, тем яростнее попытки разгадать тайну взрыва на севастопольском рейде 7 октября 1916 года», — писал адмирал Колчак.
Первая версия следственной комиссии — неосторожное обращение с порохом или его самовозгорание, была вскоре отклонена, как маловероятная. Взрыв произошел ранним утром, когда никаких работ в зарядовых погребах не проводится. Да и вахтенные несли свою службу исправно. За всю войну на кораблях российского военного флота не было отмечено ни одного «неосторожного обращения с порохом».