Зная, сколько горьких минут доставила эта история отцу, я все же с сочувствием отношусь к несчастной Акулине. Возможно, потому, что именно ее попросила Александра Федоровна обмыть тело мертвого отца и умастить его раны благовониями. Можно только представить степень страдания Акулины, любящей души, в те минуты. Думаю, отец простил ее. Мне не дано такого права, но если бы было дано, я бы простила.
Господин учитель
А вот другая по роду история, но тоже очень важная для понимания всего происходившего вокруг отца.
Я уже говорила, что отец грамоте обучен был, мягко говоря, не вполне. Первые уроки письма и чтения он начал брать в Петербурге. Учителем взялся быть (не знаю, по чьей рекомендации) тихий и очень порядочный человек по фамилии Лохтин.
Надо заметить, что имени его я никогда не слышала, к нему обращались "господин Лохтин" или "господин учитель". Отец-то, разумеется, был с ним, как и со всеми другими, на ты и звал просто по имени. Но поскольку он стеснялся заниматься при мне, да и при других тоже, дверь его комнаты во время уроков плотно закрывалась.
Интересно, что когда я спросила, как звали Лохти-на, у Анны Александровны, та, всегда чуткая и внимательная, не смогла ответить.
Меня нисколько не удивляло, что все (аристократы в том числе) называли отца по имени и отчеству -- Григорий Ефимович. И в голову мою не приходила мысль, что, учитывая разницу в социальном положении нас -- крестьян Распутиных -- и их -- представителей лучших
семей Российской империи, это странно. И только когда я силилась узнать имя "господина учителя", я поняла -- он как личность не существовал даже для добрейшей Анны Александровны. Но насколько же она и все другие подпадали под силу натуры отца, если даже в разговорах с третьими лицами называли его -- сибирского мужика -- по имени и отчеству.
Ольга Владимировна
Зато имя жены господина учителя я знаю очень хорошо. Ольга Владимировна Лохтина была хорошенькой блондинкой. Ума там никакого не было и подавно, но, как я бы сейчас определила, прелесть глупости, несомненно, изобиловала. Анна Александровна называла ее пустышкой и прилипалой, но на первых порах не видела в ней ничего дурного или опасного.
В отличие от бедной Акулины, страстно любившей отца, но не смевшей сказать ему об этом (впрочем, слова в ее случае были ни к чему), Ольга Владимировна не чинилась. Привыкнув кружить головы сослуживцам мужа, она рассчитывала быстро получить взаимность от моего отца.
Приемы у Ольги Владимировны были, как ей казалось, более утонченными по сравнению с Акулинины-ми. Но, честное слово, выглядели они намного отвратительнее. Она приходила к нам в дом, надушенная самыми сильными духами, которые только можно было найти, в декольтированных платьях, подчеркивавших прелести (а их отрицать никак нельзя) фигуры.
Но все было тщетно.
Как-то раз она сказала отцу, чуть не плача, что ее муж болен. Она прекрасно знала, что отец не оставит без внимания человека, которому был обязан.
Отец пришел к Лохтиным в назначенное время. Его встретила Ольга Владимировна, одетая в прозрачный пеньюар. Она ввела его в маленькую гостиную, и не успел он спросить о здоровье мужа, как она сбросила свое единственное одеяние и обняла его. Захваченный врасплох неожиданным нападением Ольги Владимировны, отец сдался, так как его стойкость была подорвана многомесячным воздержанием. (И снова: "Ах, враг хитрый...")
Настал час Ольги Владимировны. В ее хорошенькой, но не твердой умом головке все перепуталось.
Она стала напрашиваться на приемы в видные дома и рассказывать обо всем происшедшем, добавляя от раза к разу немыслимые детали. В конце концов она договорилась до того, что отец есть Господь Бог, а она сама -- воплощение Пресвятой Девы.
Отец казнил себя за минутную слабость, но сделанного не воротишь.
Вошедшая во вкус и находящая живую поддержку в салонах "бриджистов", Ольга Владимировна хотела продолжения. Отец же запретил принимать ее в нашем доме.
Тогда Ольга Владимировна приняла на себя новую роль -- соблазненной и покинутой. В этой ипостаси ее поощряли еще больше, чем прежде.
Над Ольгой Владимировной потешались уже в открытую. Вскоре перед ней закрылись все двери. Кто-то надоумил ее просить защиты у Илиодора. Если бы она могла предвидеть, чем обернется этот шаг!
"Скромник" Илиодор уже давно посматривал на Ольгу Владимировну совершенно недвусмысленно, и теперь ему представилась возможность "вкусить сладких плодов".
Фальшивая невинность
Ольга Владимировна бросилась к ногам Илиодора в поисках покровительства и защиты.
Вынуждена признать -- отец сам дал козыри в руки своему непримиримому врагу. Как же -- Распутин называл его, Илиодора, лицемером! Ну, и кто же теперь лицемер?
Илиодор не подумал о том, что не отец, а он сам желал Ольгу Владимировну. И что свидание, ставшее ловушкой для отца, было хитро подстроено.
Распаленный страстью Илиодор накинулся на Ольгу Владимировну и попытался силой овладеть ею. Защищаясь, она закричала. В келью постучали. Медлить и не открывать дверь было невозможно. Илиодор оттолкнул Ольгу Владимировну, чье платье находилось в беспорядке. Она упала на руки вошедшим монахам.
Илиодор, весьма склонный к театральщине, правдоподобно разыграл оскорбленную невинность -- Ольга Владимировна де пыталась его соблазнить.
Монахи выволокли испуганную, кричащую женщину во двор, сорвали с нее одежду и избили кнутом.
После этого Ольга Владимировна попала в лечебницу для душевнобольных и оправиться от происшедшего уже не смогла.
Когда отец узнал обо всем происшедшем между Ольгой Владимировной и Илиодором, он притмел в ярость и поклялся восстановить справедливость. Отец подал жалобу в Святейший Синод. Но, к сожалению, время было упущено. Илиодор, понимая уязвимость собственного положения, опередил отца и первым попал на аудиенцию к епископу Гермогену.