Тэффи Н А
Распутин
Тэффи
Распутин
Бывают люди, отмеченные умом, талантом, особым в жизни положением, которых встречаешь часто и знаешь их хорошо и определишь их точно и верно, но пройдут они мутно, словно не попав в фокус вашего душевного аппарата, и вспомнятся всегда тускло; сказать о них нечего, кроме того, что все знают; был высок или мал ростом, женат, приветлив или надменен, прост или честолюбив, жил там-то, встречался с тем-то. Мутные пленки любительской фотографии. Смотришь и не знаешь - не то девочка, не то баран...
Тот, о котором хочу рассказать, только мелькнул двумя краткими встречами. И вот твердо, отчетливо, тонким клинком врезан его облик в моей памяти.
И не потому, что был он так знаменит, - ведь много довелось мне встречать на своем веку людей, прославленных настоящей, заслуженной славой. И не потому, что он сыграл такую трагическую роль в судьбе России. Нет. Человек этот был единственным, неповторяемым, весь словно выдуманный, в легенде жил, в легенде умер и в памяти легендой облечется.
Полуграмотный мужик, царский советник, греховодник и молитвенник, оборотень с именем Божьим на устах.
Хитрым называли его. Одна ли только хитрость была в нем?
Расскажу две мои краткие встречи с ним.
1
Петербургская оттепель. Неврастения.
Утро не начинает нового дня, а продолжает вчерашний, серый, тягучий вечер.
Через большое зеркальное окно-фонарь видно, как на улице унтер- офицер учит новобранцев тыкать штыком а соломенное чучело. У новобранцев сизые, иззябшие сыростью лица. Баба с кульком, унылая, уставилась и смотрит.
Тоска.
Звонит телефон.
- Кто?
- Розанов.
Удивляюсь, переспрашиваю. Да, Розанов.
Говорит загадочно:
- Вам Измайлов сказал? Предлагал? Вы согласились?
- Нет. Я Измайлова не видала и не знаю, о чем вы говорите.
- Так, значит, он еще будет с вами говорить. Не могу вам ничего объяснить по телефону. Только очень прошу - непременно соглашайтесь. Если вы не пойдете, я тоже не пойду.
- Господи, да в чем же дело?
- Он все объяснит. По телефону нельзя.
Аппарат щелкает. Нас разъединили.
Очень все это неожиданно и странно. С В. В. Розановым я встречалась редко. С Измайловым тоже. Сочетание Розанова с Измайловым тоже показалось мне не из обычных. В чем же дело? И почему Розанов не пойдет куда-то, если я не пойду?
Позвонила в редакцию "Биржевых ведомостей", где работал Измайлов. Оказалось слишком рано, и в редакции еще никого не было.
Но ждать пришлось недолго. Часа через два он сам позвонил.
- Предстоит одно очень интересное знакомство... К сожалению, лишен возможности сказать по телефону... Может быть, вы догадаетесь?
Я решительно ни о чем догадаться не могла. Сговорились, что он заедет и все объяснит.
Приехал.
- Неужели не поняли, о ком речь идет?
Измайлов - худой, черный, в черных очках, весь точно чернилами нарисованный, голос глухой. Даже жутко стало.
Измайлов вообще был человек жутковатый: жил на Смоленском кладбище, где отец его был когда-то священником, занимался чернокнижием, любил рассказывать колдовские истории, знал привороты и заклинания, и сам, худой, бледный, черный, с ярко-красной полоской узкого рта, похож был на вурдалака.
- Так и не понимаете? - усмехался он. - Разве не знаете, о ком нельзя по телефону говорить?
- Об императоре Вильгельме, что ли? Измайлов посмотрел через свои черные очки на обе двери моего кабинета, потом, поверх очков, на меня.
- О Распутине.
- А-а!
-Живет в Петербурге некто Ф., издатель, - слышали о нем? Нет? Ну так вот - есть такой. И бывает у него довольно часто Распутин. Обедает. Вообще почему-то дружит с ним. К Ф. часто бегает небезызвестный в литературных кругах М-ч. Знаете?
М-ча видела. Он был из типа "рыб-спутниц", ходящих в свите крупных писателей или артистов. Одно время он обожал Куприна, потом перекочевал к Леониду Андрееву, потом притих и будто даже совсем скрылся. И вот теперь выплыл.
- Этот самый М-ч, - говорил Измайлов, - предложил Ф-у пригласить кое-кого из писателей, которым интересно посмотреть на Распутина. Общество будет небольшое, список составлен тщательно, чтобы лишние люди не попали и не вышло бы какой-нибудь неприятной истории. Тут недавно один мой знакомый случайно попал в одну компанию с Распутиным, а кто-то потихоньку снял их всех. Да мало того, отправил фотографию в журнал. Распутин, мол, среди своих друзей и почитателей. А знакомый мой, очень видный общественный деятель, человек серьезный и вполне порядочный, Распутина терпеть не может и прямо считал себя опозоренным навеки, что его в этой живописной группе запечатлели. Ну так вот, во избежание всяких неприятностей такого рода я и поставил непременным условием, чтобы лишних людей не было. Ф. обещал, а сегодня утром прибегает ко мне М-ч и показывает список приглашенных. Из писателей будет, значит, Розанов, который во что бы то ни стало желает, чтобы вы тоже были, а без вас, говорит, и идти не стоит. У него, очевидно, какой-то план.
- Какой же это может быть план? - призадумалась я. - Может быть, лучше не ходить? Хотя любопытно посмотреть на Распутина.
- Вот в том-то и дело, что любопытно. Хочется лично убедиться, действительно ли это такая значительная личность или только орудие в руках ловких людей. Рискнем, пойдем. Будем держаться вместе и долго не останемся. Все-таки особа как-никак историческая. А пропустим случай, может быть, больше другого и не представится.
- Только бы он не подумал, что мы набиваемся на знакомство с ним.
- Нет, не подумает. Хозяин обещал, что и не скажет ему даже, что мы писатели. Он, говорит, писателей-то и сам не любит. Боится. Так что от него это обстоятельство скроют. Нам тоже выгоднее, чтобы он не знал. Пусть держится совсем свободно и обычно, как в своем кругу, а если начнет позировать, ничего интересного и не будет. Так, значит, едем? Обед назначен на завтра, поздно, не раньше десяти вечера. Распутин всегда так поздно приезжает. Если же его задержат в Царском Селе и он приехать не сможет, то Ф. обещал всех нас предупредить по телефону.
- Странно все это. Я ведь и хозяина-то не знаю.
- Да мы лично тоже не знаем, ни я, ни Розанов. Но вообще он ведь лицо известное. Вполне приличный человек. Значит, решено: завтра в десять.
2
Я Распутина уже видала как-то раз мельком. Это было в вагоне. Ехал он, очевидно, к себе в Сибирь, в купе первого класса, и не один, а со свитой: какой-то человечек - нечто вроде секретаря, пожилая дама с дочерью и известная фрейлина В.
Было очень жарко, двери купе были открыты настежь. Распутин развел чаепитие, с жестяным чайником, с баранками, с сахаром вприкуску.
Сидел в розовой ситцевой рубахе навыпуск, утирал лоб и шею вышитым полотенцем, говорил хлопотливым говорком на "о":
- Милай! Спроворь еще кипяточку-то! Кипяточку, говорю, спроворь. Заварили крепко - а кипяточку и нету. А ситечко где? Аннушка, ситечко куда засунула? Аннушка! Ситечко, говорю, где? От-то раззява!
* * *
Вечером того дня, как побывал у меня Измайлов, то есть накануне знакомства с Распутиным, обедала я у знакомых в довольно большом обществе.
В столовой на каминном зеркале красовался плакат:
"Здесь о Распутине не говорят".
Я уже видела в некоторых домах такие плакаты. А так как мне именно хотелось, ввиду предстоящего свидания, поговорить о Распутине, то я громко и медленно прочла:
- "Здесь о Рас-пу-ти-не не го-во-рят".
Сидевшая наискосок от меня барышня, худенькая, остренькая, нервная, быстро обернулась, взглянула на меня, на надпись, потом снова на меня. Словно хотела что-то сказать.
- Это кто? - спросила я у соседа.
- Это Е., фрейлина. Дочь того Е. Знаете? - назвал очень известное в то время имя.
- Знаю.
После обеда барышня подсела ко мне. Я почувствовала, что ей очень хочется поговорить со мной, и захотелось именно тогда, когда я прочла вслух надпись. Но лепетала она что-то о литературе, рассеянно и бестолково, и ясно было, что не знает, как перейти на то, что ее интересует.
Я решила ей помочь.
- Видели вы надпись на камине? Правда, забавно? У Брянчаниновых тоже такая.