Присутствовавший во время распутинского танца Борис Алмазов наблюдал, как «Распутин, заложив руки за пояс, неожиданно пустился в пляс… однообразно топчась на одном месте, мелко отбивая такт правой ногой». Однако после того, как выступил профессиональный танцовщик Мариинского театра Александр Орлов, «Распутин попросил музыки и снова пошел плясать, пытаясь заимствовать „па“ и „фигуры“ у Орлова. Правда, слабо, но кое-что Распутин все же уловил и долго повторял схваченное из танцев Орлова, точно стараясь его получше уловить. А окончив свое „второе выступление“, Распутин счел своим долгом похвалить Орлова: „Хорошо, хорошо танцуешь! А я-то тебя не знал! Где танцуешь?“» Но на этом танцевальная дуэль не закончилась. После того как Орлов, хотя и более сдержанно, протанцевал все свои «па» и «фигуры» на маленьком столике, Распутин выступил в третий раз и попытался не уступить профессионалу, однако свалился со столика на пол и уже на полу «еще с большим ожесточением пустился в пляс, все время дико прыгая и приседая, пристукивая каблуками и семеня носками, приговаривая: „Расходись!.. Люблю танцевать!.. Вот так, вот так“. И, обращаясь к артисту Орлову, сказал вдруг: „Выходи… На пару. Давай меряться, кто дольше…“, после чего сразу же свалился на диван от усталости»49.
«Он актер, но не балагур…»
По признанию бывшего директора Департамента полиции С. П. Белецкого, «Гришка-провидец» был «разом и невежественным, и красноречивым, и лицемером и фанатиком, и святым и грешником, аскетом и бабником, и в каждую минуту актером»50. Это был, по словам писателя Н. Н. Евреинова, «крайне талантливый и крайне искусный, несмотря на свою доморощенность, актер-самородок, понимавший не только сценическую ценность броского костюма «мужицкого пророка» (всех этих вышитых рубашек цвета крем, голубых и малиновых, мягких особых сапог, поясов с кистями и т. п.), но и ценность особой, подобающей „пророку“ „божественной речи“»51.
Манера речи Григория Распутина стоит того, чтобы остановиться на ней особо. Дело в том, что в 1893 году, то есть в момент своего «духовного просветления» (в возрасте двадцати четырех лет), Распутин вдруг перестал говорить простым, обыденным языком и начал «изрекать». Обыкновенно это были фразы из Писания, не связанные друг с другом, в которые вкраплялись собственные мысли. «Он говорил немного и ограничивался короткими, отрывистыми и часто даже непонятными фразами. Все должны были внимательно к нему прислушиваться, так как он был очень высокого мнения о своих словах»52. «Говорил он иногда непонятные фразы, не слишком заботясь об их смысле, который его поклонницы находили сами»53. Распутин «разговаривал, перескакивая с одной темы на другую… Какой-нибудь эпизод из жизни, потом духовное изречение, не имеющее никакого отношения к предыдущему, и вдруг вопросы к кому-нибудь из присутствующих… Потом неожиданно уставится и скажет: „Знаю, о чем думаешь, милой…“»54
Возникает закономерный вопрос: а не был ли Распутин сумасшедшим, то есть личностью с грубыми нарушениями всех психических процессов? Ответ на этот вопрос может быть только отрицательным, ибо в тех случаях, когда нарочито «сомнамбулическое» поведение Распутина было ему невыгодным, он мог вести интеллектуально полноценный разговор. Так, предварительно достаточно толково и «подробно узнав все, что его интересовало касательно меня, — вспоминает Ф. Юсупов, — Распутин заговорил какими-то отрывистыми, бессмысленными фразами о Боге, о братской любви… это все тот же набор слов, какой я слышал еще четыре года назад, при нашей первой встрече»55. Касаясь нарочито нелепого языка распутинских записок и телеграмм, адресованных царям, историк М. Н. Покровский замечает: «Не может быть, чтобы „божий человек“ не умел говорить понятно по-своему, по-крестьянски, но и ему, и его поклонникам обыкновенная человеческая речь показалась бы отступлением от ритуала»56. «…Человеку чем непонятнее — тем дороже», — пояснял сам Григорий57.