В то же время крестьянская закваска отчасти брала свое: в Покровской слободе был выстроен «прекрасный дом с богатой обстановкой»109.
Будучи человеком самоупоенным и напористым, Распутин (и это также очень характерно для истероида вообще, а истероидного психопата в особенности) сам себе казался тихим, скромным, робким, неуверенным, отзывчивым, благочестивым. О своем детстве вспоминал так: «В 15 лет… в летнюю пору, когда солнышко тепло грело, а птицы пели райские песни, я ходил по дорожке и не смел идти по середине ее… Я мечтал о Боге… Душа моя рвалась вдаль… Не раз, мечтая так, я плакал… постарше с товарищами подолгу беседовал о Боге, о природе, о птицах… Я верил в хорошее, в доброе, и на селе меня любили, ласкали… и часто сиживал я со стариками, слушая их рассказы о житии святых… И потом, когда жизнь коснулась, дотронулась до меня, я бежал куда-нибудь в угол и тайно молился…»110 И, даже став всесильным временщиком, щеголяя в собольих шубах и ведя разгульный образ жизни, Распутин продолжал культивировать христианско-аскетический образ, вероятно искренне полагая, что вполне ему соответствует: «Всегда нужно себя в одежде унижать» и «не нужно выказывать себя»111. «Ах, пчелка, – элегически-смиренно вздыхал Григорий, подчеркнуто равнодушно сообщив перед этим собеседнице, что цветы ему преподнесла императрица, – чем гордиться-то, все одно, все прах и тлен – помирать-то все одинаково будем, што царь, што ты, што я»112.
Сентенции такого рода, разумеется, ничуть не мешали Распутину считать себя человеком исключительным – посланником Бога, «избранником Божиим»113. «Да разве можно зарывать талант в землю? Разве можно?»114 – искренне возмущался он в ответ на попытки Феофана пресечь телесно-ориентированную лечебную практику Распутина.
«Хошь покажу?»
Пожалуй, самым популярным сюжетом мировой распутинианы стал миф о феерических сексуальных способностях и причудах неграмотного мужика «с сумасшедшими глазами и могучей мужской силой»115. «Ничем не ограниченные половые излишества» «старца» и его «садизм»116, «грубая чувственность, животное, звериное сладострастие»117 стали притчей во языцех русской публицистики начала XX столетия, прочно закрепившей за Григорием позорные по тем временем звания «эротомана» и «полового психопата». «Распутин представлял собой человека, который делал себе карьеру в жизни исключительно своей половой аномалией, тем, что врачи называют приапизмом»118, – безапелляционно и без каких бы то ни было медицинских оснований поставил диагноз «старцу» известный литератор правого толка Григорий Бостунич.
Научные термины и нравственные вердикты, посредством которых в дальнейшем характеризовалась поведенческо-половая ипостась «отца Григория», неоднократно корректировались. Неизменным, однако, по сей день остается главное: признание Григория Распутина едва ли не универсальным для всех времен и народов символом ничем не одолимой гиперсексуальности119. В действительности эротический облик «отца Григория» был не таким, каким по сей день продолжает воспроизводиться мировой масскультурной индустрией: Распутин отнюдь не был той «величайшей русской любовной машиной», о которой ритмично поведали миру очаровательные мулатки из «Бони M».
Если вдуматься, ничего удивительного в этом нет: типичные истероиды, как правило, отличаются сравнительно невысокими сексуальными возможностями. Возникает, однако, неизбежный вопрос: как быть с многочисленными свидетельствами очевидцев, согласно которым сексуальное общение составляло едва ли не главную жизненную потребность Григория Распутина? Разобраться в этой загадке тем важнее, что именно эротическая тема сыграла ключевую роль как в восхождении «отца Григория» к вершинам власти, так и в его гибели.
Детальный анализ сохранившихся свидетельств не оставляет сомнений: реальный Григорий Распутин был человеком с резко сниженной сексуальной потенцией, вся модель поведения которого была построена так, чтобы психологически преодолеть этот изъян, тем более нетерпимый для истероида, жаждущего тотальной и немедленной любви к себе со стороны всех и вся.
При этом Распутин стремился не к тому, чтобы просто компенсировать – то есть скрыть, затушевать – этот свой недостаток, но к тому, чтобы «вышибить клин клином», или, выражаясь языком медицинской психологии, «гиперкомпенсироваться».
Вместо того чтобы, учитывая свою половую недостаточность, по возможности предельно дозировать физическую близость с женщинами, Григорий стремился к их тотальному завоеванию и довел это дело до поистине индустриальных масштабов, обратив свой, казалось бы, фатальный психофизический изъян в мощнейшее орудие половой экспансии.