– Фарленд, когда вы собираетесь поговорить с папой? – Я наклонилась к нему так близко, как только могла, – без риска получить репутацию нахалки. Когда Фарленд насмешливо прищурился, я сладко и бесхитростно улыбнулась ему и так кокетливо захлопала ресницами, что заставила и его улыбнуться. – Не сочтете ли вы меня слишком смелой, если я признаюсь, с каким… с каким нетерпением я жду нашей помолвки? Стать… о, мистер Эмерсон!… Стать вашей! О, при мысли об этом мое сердце бьется так часто, что я готова упасть в обморок от счастья и… и восторга от того, что… что…
– Умоляю вас, перестаньте! – Мне действительно удалось – чуть ли не впервые – вызвать у него удививший даже меня вполне искренний смех. – По крайней мере, мадам, – с притворной строгостью сказал Фарленд, – я надеюсь, вы сможете сдерживать ваш «необузданный восторг» как можно дольше – хотя бы до конца ужина?
– Вы знаете, что действительно нравитесь мне, мистер Эмерсон? – прошептала я, дотронувшись до его руки. До конца ужина я все свое внимание уделяла Фарленду, не позволяя себе даже краешком глаза взглянуть на Блейза, чтобы увидеть его реакцию, хотя чувствовала кожей его обжигающий взгляд.
– Великолепное представление! Я горжусь вами, – заметил Фарленд, когда ужин, к счастью, почти подошел к концу. – Но вы, конечно, понимаете, – с кривой улыбкой добавил он, – что в глазах нашей чересчур внимательной аудитории мы теперь… гм… скомпрометированы? Пожалуй, мне следует сегодня же поговорить с вашим отцом – до того, как ваш мрачный сводный братец не станет чересчур воинственным! Вряд ли, мне кажется, следует убивать жениха накануне свадьбы, а затем просить руки его сестры. Нет – конечно, нет! Разве что… – И он почти небрежно добавил: – Разве что вы захотите, чтобы я убил его, Триста.
Несмотря на свое кажущееся равнодушее, Фарленд замечал почти все. И ничего не говорил зря. Я гадала тогда, почему он предположил, что я могу захотеть смерти Фернандо. В конце концов Фернандо должен был на следующий день жениться и вскоре уехать с Мари-Клэр в Европу. А я – я должна была вернуться с тетей Чэрити в Бостон, к спокойной, размеренной жизни. И скорее всего я теперь очень долго не увижу Фернандо. А к тому времени, когда увижу, они благополучно устроятся, может быть, заведут себе кучу визжащих ребятишек… Хотя я не могла удержаться от улыбки, представляя себе, как моя легкомысленная подруга будет управляться с детьми. Вряд ли мысли об этой стороне супружеской жизни вообще когда-нибудь приходили ей в голову.
Но ведь, когда я отправлялась из Бостона на свадьбу, и мне не приходила в голову мысль о том, что я обручусь с человеком, которого знаю всего лишь неделю! И уж тем более я не думала и не гадала, что моя жизнь никогда больше не будет прежней – как и я сама.
Глава 16
Странички из дневника
Париж, Франция, 1861 год
…Перемены! Почему в жизни происходит столько перемен и нет места постоянству именно тогда, когда этого больше всего хочется? Люди, вещи, весь образ жизни, даже погода меняются без предупреждения, как и мое настроение. В то утро я была в полном унынии. Я пыталась втиснуть как можно больше вещей в три небольшие дорожные сумки и один довольно объемистый чемодан, которые мне, вероятно, придется нести самой, если удача по-прежнему будет меня избегать. Именно тогда я обнаружила свои потрепанные дневники, погребенные в недрах старого «школьного портфеля», как я его всегда называла. Какой черт меня дернул листать страницы первого же тома, который подвернулся под руку?
После долгой и упорной борьбы я стала наконец доктором медицины – хирургом. И я знаю, что со временем от некоторых заболеваний можно приобрести определенный иммунитет – как у взрослого против детских болезней, которыми он уже переболел. Или как в случае с гангреной: вы просто как можно аккуратнее отделяете пораженный член и очень быстро зашиваете кровавую рану, чтобы пациент не истек кровью. Если через неделю или больше он еще жив, то считается, что операция прошла успешно. Но остается шрам и ощущение потери – и воспоминания.
Как нелепо с моей стороны – сдержанной, разумной, взрослой женщины двадцати одного года от роду – вдруг снова вспомнить все, что я считала давно забытым! Вспомнить и вновь почувствовать те смятение и боль, которые в шестнадцать лет казались мне совершенно невыносимыми. Слава Богу, в этот момент вошла Джесси. Спросив, чем она может помочь, Джесси обеспокоенно заметила, что у меня совершенно белое лицо и мне стоит пойти подышать свежим воздухом.
Порой Джесси может спокойно, но твердо настаивать на том, что считает необходимым. Обычно я теряю немало времени в спорах с ней, потому что не могу уступить без всякого сопротивления. Но в данном случае я сдалась так быстро и с такой готовностью, что поставила ее в тупик. Джесси вопросительно и даже немного подозрительно посмотрела на меня, и я поспешила заверить, что и сама думала о том же: в доме что-то очень душно.
– Наверное, потому, что давление падает – это означает, что возвращаются холод и дождь. Конец солнечной погоде, которой мы так радовались! Поэтому я подумала, что вам, вероятно, захочется насладиться последним солнечным днем в Париже. Почему бы вам не отправиться в ателье мистера Уорта, чтобы забрать новые платья, которые вы заказали? Вы там, конечно, устроите настоящий переполох, а вам ведь всегда это доставляло удовольствие!
Конечно, Джесси, как всегда, была права! Когда я вышла на улицу и почувствовала на своей коже теплые солнечные лучи, мое настроение изменилось. Усевшись в новый фаэтон, я почувствовала прилив радости. Я откинула верх, и ветер окатил меня холодной волной, пытаясь освободить волосы от сеток и заколок. Прохожие ругались или изумленно смотрели вслед, так лихо я правила лошадьми – иногда я проезжала в считанных сантиметрах от препятствия.
Как обычно, мсье Уорт превзошел сам себя. Я примеряла свои обновки – два костюма для верховой езды, – а он суетился вокруг меня и поспешно делал микроскопические поправки. Один из них был темно-зеленый с черной отделкой, а другой – винного цвета, отделанный серебристо-серым. «Как раз под цвет глаз мадам!»
Платье для прогулок, два «городских» платья для покупок и чаепитий, а также для дневных приемов уже были тщательно упакованы и завернуты. Двое помощников с благоговением развернули мой новый «вечерний туалет», как назвал свое творение Уорт, – платье до сих пор лежит на кровати, на которую мне так и не довелось прилечь. У меня перехватило дыхание.
– Только вы, мадам, способны проявить достаточно смелости, чтобы надеть платье, которое предназначено впервые освободить женщин от клеток и обручей, – надеть еще до того, как оно станет, так сказать, последним криком моды. Вы видите, как оно необычно и как великолепно?
Я добавила угля в камин, и пламя поднялось выше, бросая отсвет на стол, за которым я пишу. В тот вечер в опере все взгляды были устремлены на меня, не избежал этой участи и сам император (что с его стороны было достаточно смело, потому что императрица Евгения, в свою очередь, бросала в его сторону гневные взгляды). А затем я удостоилась кивка и заговорщической улыбки княгини Полины де Меттерних, занимавшей ложу напротив. Княгиня ненавидит Евгению и готова привечать любого, кому удается ее затмить.
– Мое дорогое, прелестное дитя, вы сегодня пользуетесь успехом и, думаю, знаете об этом! – сказала де Меттерних, когда в первом антракте пригласила меня в свою ложу на бокал шампанского. Еще раз оглядев меня с головы до ног, она снова улыбнулась. – Конечно, это работа достойного мсье Уорта? Я сделаю ему выговор за то, что он не мне первой продемонстрировал свои вещи в новом стиле. Хотя он, возможно, был слишком занят пополнением гардероба «кринолиновой императрицы»…