— Подошёл к дедам и сказал, чтобы дали ему двести рублей; иначе, говорит, возьмёт дома ножовку по металлу, в подъездах перепилит трубы газовые и взорвёт дом!
— Ха-ха-ха-ха-ха-ха!!! И что, дали ему денег? Он не успокоится, пока не выпьет положенного!
— Не знаю. Я как услышала это от бабок, что у подъезда сидят, у меня сердце сжалось! Гена, он — реальный дурак! Он сделает! У него справка из психушки — угробит всех, и ему никто ничего не скажет!
— А ты что предлагаешь, денег ему дать на пьянство? — Геннадий покачал головой. — Не будет ничего, успокойся. Что, Бонивура не знаешь? Трепло он…
«…Кузнец, огромный бородатый гигант, с лоснящимся от пота литым загорелым телом, глядя исподлобья, крепко держал за локоть молодую бабу с серпом в руках.
— Ты чего, Парфён? А ну, пусти!
Кругом были пустые поля. Вечерело. Парфён следил за Авдотьей и, когда она приотстала от молодух, бредущих с поля, вышел из-за кустов шиповника и рывком дёрнул её к себе. Не давая опомниться женщине, кузнец вырвал из её усталых рук серп, выкинул далеко вперёд, затем большой ладонью зажал ей рот и стал гнуть бабу к земле. В глазах молодухи вспыхнул ужас. Она исхитрилась впиться зубами в руку кузнеца.
Кузнец отдёрнул укушенную ладонь.
— Ты что, Парфён! Я же мужняя! Пусти! — взмолилась женщина.
Парфён хлёстко врезал ей по лицу и толкнул в пшеницу.
— А-а-а!!! — заголосила она, потом зашептала истерично: — Не трожь! Мужу скажу! Не трожь меня, Парфён!
— Убью мужа твово, если скажешь.
Кузнец задрал подол юбок Авдотьи, обнажив тугой живот и ноги, возбудился. Спустив свои порты, он полез на молодуху. Женщина онемела от потрясения — у кузнеца естество было неимоверное.
— Парфён, Христом Богом… Не сдюжу такого…
— Ни одной бабе не повредил — входит как по маслу. Ты попробуй его, сама ходить ко мне начнёшь.
— Накачаешь меня, ирод!
— Как бог даст.
Кузнец приступил к грубым ласкам. Авдотья уже не противилась…
— Шарман… Ля рюс мюжик. Ха-ха-ха.
Кузнец испуганно вздёрнулся.
Над ним и Авдотьей стояли три барыни. Одну он знал — баронесса Зинельс, двух других видел впервые. Но они были ослепительно красивы. Он страшно перепугался, вскочил на ноги. Его орудие туго качалось.
— О-ля-ля! — воскликнула одна из барынь. — Колосаль!
Другая, хитро улыбаясь, сказала, шепелявя, с польским акцентом:
— Матка бозка… Прелестно.
— Митридат, отпусти бабу. Она от тебя никуда не денется. Займись нами, — не стесняясь крестьянки, требовательно велела Зинельс.
Авдотья поползла в пшеницу. Барыни цинично засмеялись.
— Ложись, Натали, Митридат вынослив, как жеребец, — сказала графине Бесковой баронесса.
— Прямо так, на землю?
— В этом вся прелесть, моя дорогая.
Графиня, задрав юбки, послушно улеглась в помятую пшеницу. Кузнец вгляделся в прелести широко раздвинувшей ноги белокожей, пахнущей дурманящими духами женщины и застонал от желания.
— Постарайся, милый, — попросила графиня, когда кузнец принялся за дело. — Тебя действительно зовут Митридат? Царское имя.
Кузнец, поглядывая на стоящих тут же баронессу и её подругу, оскалился:
— Меня зовут Парфён. А Митридатом кличет её сиятельство баронесса. У них в конюшнях есть конь-производитель Митридат, и у меня орудие такое же, как у их Митридата. Да.
— Вот как? — Графиня нахмурилась, обдумывая услышанное. Работа кузнеца уже приносила ей сладостные ощущения, но она ещё не отдалась всецело наслаждению. Спросила чуть ревниво: — Значит, ты баронессу пользовал?
— Ещё как! — отозвался кузнец. — Их сиятельства крепки на это дело!
Три женщины громко, на всю округу, захохотали…»
Глаза уже начали болеть от яркого света, излучаемого монитором. Тело затекло. Андрей Андреевич взглянул на часы — девять утра. Не спал всю ночь. Чёртова работа. Но зато написано изрядно. А ещё предстояло ехать на дурацкий бандитский пикник, пить с ними водку, слушать блатную речь, смотреть на их шлюх. Мерзость. Глаза слипались от усталости и желания спать.
Он отправился на кухню, промыл глаза заваркой, потом сел пить крепкий кофе с сэндвичами — долларовый аванс наполнил жизнью его холодильник. Сэндвичи он сделал с сыром и ломтями ветчины. Ладно, перетерпит он этих бандюг, их скотство (а что скотство устроят, сомнений не возникало!), зато у него будут деньги на Машкину свадьбу, а потом он напишет опус о героических ворах-джентльменах и сможет оплатить учёбу внучек в институте. Не стоит хныкать и кривляться. Надо пересилить в себе старые табу, победить любой ценой. А оплачиваемая работа — это победа…