3
Естественно — хотя, возможно, и не совсем корректно — предположить, что человеком, о чувствах к которому заявила Элизабет на встрече в Тонбридже, был Рочестер. Его поведение в роли претендента на ее руку отличалось смелостью, которую она не могла не оценить, особенно по сравнению с нерешительностью Хинчингбрука. Его отвага в битве при Бергене снискала всеобщее восхищение, и сейчас, в Ла-Манше, он вновь сумел отличиться.
На борт корабля к сэру Эдуарду Спрэггу он поднялся за день до начала самого крупного за весь год морского сражения; почти все добровольцы, находившиеся на том же корабле, в этой битве пали. Мистер Миддлтон (брат сэра Хью Миддлтона) лишился обеих рук. В пылу сражения сэр Спрэгг, будучи недоволен действиями капитана одного из принимающих участие в битве кораблей, не сразу сумел найти гонца, который переправился бы с борта на борт под непрерывным огнем противника. Лорд Рочестер вызвался добровольно — и, проскользнув на небольшой шлюпке под канонадой, передал капитану адмиральский приказ, после чего вернулся на борт флагмана. Все, кто видел это, выразили восхищение.
Сама же по себе битва, растянувшаяся на четыре дня в начале июня, обернулась, увы, полным разгромом. Англичане потеряли пять тысяч убитыми и три тысячи пленными, а также восемь линейных кораблей. Прогуливаясь по Гринвич-парку, Пепис слышал «ровный гул канонады». Рочестер прославился, но многим другим повезло куда меньше — их репутация была погублена раз и навсегда. В этот ряд попали сам Албемарль, принц Руперт, Теддеман. Спрэгг был далеко не единственным, у кого нашлось дурное слово для собственных подчиненных. Албемарль написал домой, что никогда еще ему не доводилось командовать такими никчемными офицерами; лишь человек двадцать из них вели себя в бою по-мужски. На поле брани пали капитаны Бэкон, Тирн, Вуд, Мортхем, Уитти и Коппин. Сэр Уильям Клерк и сэр Кристофер Мингс, самые популярные в военно-морской среде флотоводцы, скончались от ран, а тело сэра Уильяма Беркли было выставлено на посмешище в Гааге в сахарном сундуке под корабельным флагом. Удаче предстояло улыбнуться англичанам уже в августе, но сейчас, в июне, казалось, что все надежды, связанные с этой войной, пошли прахом — надежды, уровень которых характеризуют слова сэра Томаса Клиффорда, адресованные Арлингтону с борта «Короля Карла»: «Каждый проникся духом решимости и флотской доблести; даже простые матросы говорят друг другу: "Мы разобьем их — сейчас или никогда!"»
Из четырехдневного «избиения младенцев», устроенного де Рюйтером, Рочестер вышел в ореоле вновь подтвержденной воинской доблести. Если бы какой-нибудь Гэдбери взялся составить ему гороскоп в эти дни, в предсказании едва ли фигурировали бы придворное распутство в узком кругу и предъявленные поэту позднее обвинения в трусости. Куда вероятней звезды пообещали бы ему женитьбу на западной наследнице. Конечно, его на свой лад влекло к этой романтичной и неискушенной девице, но не исключено, что на самом деле его легкомысленная душа нашла в ней идеальную пару, потому что, похоже, она все-таки имела в виду не Рочестера, когда в августе говорила лорду Хинчингбруку о глубоких чувствах, питаемых ею к другому мужчине. Куда большее подозрение должно пасть в этом плане на некоего Попхема, упоминаемого Пеписом в записи от 25 ноября:
Мистер Эшбернхем сегодня за ужином поведал мне о том, как богатая невеста мисс Малле рассуждает со служанками о претендентах на ее руку. По ее словам, лорд Герберт был бы рад жениться на ней, лорд Хинчингбрук выказал известное равнодушие, лорд Джон Батлер непременно в конце концов передумал бы, лорд Рочестер, дай ему волю, взял бы ее силой, а вот некий Попхем (о матримониальных намерениях которого ровным счетом ничего не известно) задницу бы ей вылизал, только б на ней жениться.
И Элизабет, и Рочестер были молоды, хороши собой и умны; оба, не исключено, придерживались легкомысленной философии любви, однажды безупречно сформулированной самим поэтом: