Надо было как-то жить дальше — и Рочестер пил, чтобы сделать жизнь выносимой; он писал стихи, чтобы пройти сквозь чистилище собственного несчастья; он пытался возобновить приключения, закончившиеся вместе с войной, вживаясь в роль то кабатчика, то астролога. Чтобы забыть и избыть бренный мир, он предавался двум крайностям — любви и ненависти. Сэр Кар Скроуп («полуглазый рыцарь»), граф Малгрейв, да и сам король служили ему орудиями бегства от действительности — точь-в-точь как мисс Барри, мисс Робертс, мисс Как-бишь-там и бесчисленные девки из Вудстока.
2
Науку ненависти он освоил рано. Науку ненависти, помноженной на неблагодарность, что наводит на мысль о том, что пьянство уже порядочно подпортило ему характер к концу 1667 года, то есть всего через десять месяцев после женитьбы. 5 октября Рочестера пригласили в Палату лордов, вместе с его будущим смертельным врагом графом Малгрейвом. Это было знаком особой королевской милости, так как обоим молодым людям не исполнился еще двадцать один год и их включение в палату вызвало определенные нарекания. 8 ноября
в Палате лордов разгорелся спор и было проведено разбирательство на тот предмет, имеют ли право заседать в Палате лорды, еще не достигшие совершеннолетия, даже если таково письменное предписание короля. Дело затрагивает лорда Малгрейва и лорда Рочестера, последний из которых уже прибыл в Палату, вручив королевское предписание; здесь, однако же, сомневаются в том, что несовершеннолетний может быть членом Верховного суда, и поэтому обоим скорее всего укажут на дверь.
Но королевская воля перевесила — и, вдобавок к двум нашим героям, в 1670 году в Палату был принят несовершеннолетний герцог Монмут, правда, без права выступать в прениях. Обретенный Рочестером статус члена Палаты лордов позволил ему 20 ноября поставить свою подпись под групповым протестом против лорда Кларендона и в пользу проведенного Палатой общин отрешения его от должности лорда-канцлера. Эта некрасивая история является первым свидетельством отхода Рочестера от высоких гражданских норм, которых он придерживался на протяжении всей войны с Голландией.
Старый канцлер сумел по-настоящему преуспеть лишь в одном отношении: он ухитрился восстановить против себя всю страну. Кроме клерикалов, которым он позволил отомстить «еретикам» с восточной жестокостью, оплакивать его падение или возвышать голос в его защиту было просто некому. В Палате общин его ненавидели за то, что он ревностно отстаивал королевские прерогативы; «кавалеры» не могли простить ему Акта о добровольном и общем прощении, освобождении и забвении, который они называли Актом забвения друзей короля и Актом прощения врагов; для пуритан и католиков он был человеком, который спустил на них англиканских собак.
У короля имелись куда более интимные причины ненавидеть министра, который, как никто другой, помог ему взойти на английский трон. И дело заключалось не только во властно-проповеднической манере Кларендона себя держать, открыто попрекая самого сюзерена тем, что тот ведет беспутную жизнь и совершенно не занимается государственными делами; куда сильнее огорчило Карла известие о том, что Кларендон убедил мисс Стюарт — фрейлину и предполагаемую фаворитку короля — втайне выйти замуж за герцога Ричмонда. В «развеселой шайке-лейке» его, разумеется, тоже терпеть не могли. Бекингем в присутствии короля передразнивал жесты и походку канцлера, используя вместо Кларендоновой трости кочергу. Канцлер же не скрывал презрения к собственным гонителям — и ограничивался лишь этим. Меж тем ему начали предъявлять изрядное количество обвинений: он-де специально женил короля на бесплодной женщине, чтобы его собственная дочь, герцогиня Йоркская, смогла когда-нибудь стать королевой; он сдал Дюнкерк французам исключительно ради личного обогащения; он не постеснялся при возведении собственного дома воспользоваться камнями частично разобранного собора Святого Павла.