А в письме сэру Эдуарду Харли от 7 августа Эндрю Марвелл вновь заводит речь о влиятельности самого Рочестера и людей его круга:
Герцог Бекингем подал жалобу только на затянувшееся заточение, приносящее ему множество неудобств, и попросил месячного отпуска из темницы. Предполагалось, что проведет он его в Нелли, Миддлэссекс. Однако Рочестер и развеселая шайка-лейка без труда добились для него бессрочного освобождения. После чего Бекингем поселился в Уайтхолле у Рочестера и возобновил всегдашние бесчинства. Герцог Йорк, лорд-казначей и, как мне сказали, герцог Монмут в возмущении обратились к королю со встречной жалобой, утверждая, что тем самым оказались нарушены мало-мальские приличия и был грубо попран авторитет самого монарха, однако Карл если уж возьмется осыпать кого-нибудь милостями, то нескоро это дело оставит. Тем не менее возникло острое противостояние между государственными министрами и «министрами удовольствий». В конце концов Бекингему велели покинуть Уайтхолл. Он повиновался — и тут же подал новую жалобу, куда более развернутую, чем петиции Солсбери и Уортона. Однако вчера, как я слышал, ее, придравшись к какому-то пункту, отклонили.
Если не считать истории, в которой Рочестер выступил против парламентского билля, лишающего герцога Йорка прав на престолонаследие, перед нами единственный случай его участия в политической жизни страны. Участия, как это было принято у «развеселой шайки-лейки», при свете свечей за уставленным бутылками столом.
Во взаимоотношениях с королем сквозила едва ли не основная черта поэтической натуры Рочестера. Подобно тому, как воздушный гимнаст страхует себя эластичной сеткой если не от падения, то от его результатов, Рочестер вновь и вновь добивался королевских милостей, отчаянно лицедействуя. Тут можно вспомнить и его отца: надев парик и перейдя в разговоре на французский, тот полагал, что его уже никто не узнает, но, едва пригубив вина, с гордостью отрекомендовывался собутыльникам своим настоящим именем. Точно так же и Рочестер-младший то и дело входил в образ трактирщика с Ньюмаркет-роуд, горожанина из Сити или лекаря-шарлатана, продающего свой товар на Тауэр-Хилл. И выдавала его всякий раз подчеркнутая серьезность лицедейства: ньюмаркетская история обернулась трагедией, «горожанин из Сити» обрушился на придворные нравы безошибочно опознаваемым голосом самого Рочестера, «лекарь-шарлатан» не столько рекламировал свой товар, сколько осмеивал потенциальных покупателей. В этих приключениях (не меньше, чем в сатирических стихах) перед нами предстает оскорбленный в лучших чувствах — прежде всего собственным поведением — пуританин; человек, ненавидящий чужие пороки и вполне способный стать вторым Джоном Донном — противоречивым и страстным поэтом-метафизиком, — живи он не в то время, когда все зачитывались Томасом Гоббсом и пренебрегали традицями государства, за которое сложили голову герои былого.
2
Точная датировка этих отчаянных попыток Рочестера развеяться столь же загадочна, как побудительная причина каждого из эпизодов и его достоверность. Ньюмаркетская история основывается исключительно на свидетельстве «Сент-Эвремона», однако не кажется столь уж невероятной. Бернет о ней не пишет, но он и вообще не вдается в подробности, рассуждая о любви Рочестера ко всевозможным переодеваниям. «Пробыв при дворе совсем недолго, он проявил вкус к различным экстравагантностям и грубому непотребству, занялся бесчинствами, какие может подсказать лишь самая необузданная фантазия: он выходил на улицу в нищенских лохмотьях, предавался любви в одежде простого грузчика, выступал на сцене в шутовском наряде…»
Ньюмаркетская история гласит: Бекингем и Рочестер, попав в мимолетную опалу при дворе в одно и то же время, стали владельцами кабака на Ньюмаркет-роуд. Кабак этот краевед Гор идентифицировал (не знаю, на каком основании) как «Зеленую клячу» в Сикс-Майл-Боттом. Кабатчики наливали щедро и не требовали с посетителей денег, так что весь местный люд устремился сюда угоститься на дармовщину, причем семейные люди приходили, как правило, парами. Пока мужья напивались, Рочестер и Бекингем забавлялись с их женами. Лишь один старик, женатый на юной красавице, каждый вечер приходил в кабак в одиночестве, оставляя жену на попечение собственной сестры — особы так же весьма пожилой. Трудность завоевания этого трофея только подхлестнула интерес Рочестера. Однажды вечером, попросив Бекингема попотчевать старика лично, граф переоделся в женское платье и отправился на дом к красотке. Открыла ему старуха, и Рочестер вручил ей бутылку, которую якобы прислал любимой сестрице из кабака старик. Не успела она как следует приглядеться к «гостье», Рочестер, побледнев, рухнул в притворный обморок. Две женщины перетащили его на второй этаж, положили в постель и напоили его собственным напитком, а было это вино пополам с настойкой опия, так что, когда женщины приложились к бутыли сами, старуха сразу заснула, а красавица принялась жаловаться на мужа, который, мол, не будучи в силах ублажить ее сам, ведет себя как собака на сене и не выпускает ее на улицу. Поняв из этого рассказа, что сопротивления он здесь не встретит, Рочестер оставил маскарад и приступил к делу. После бурных объятий он убедил неверную отправиться в кабак вместе с ним; причем красотка для начала вскрыла шкатулку мужа и забрала все его сбережения. По пути в кабак, проходя полем, они заметили возвращающегося домой мужа и, прячась от него, упали в траву. Старик прошел буквально в двух шагах от них, однако ничего не заметил; веселая парочка же, решив не подниматься, пока он не скроется из виду, воспользовалась вынужденной паузой для новых любовных утех. Когда они наконец попали в кабак, Рочестер передал красотку Бекингему, но вся эта история им надоела, и они отправили беглянку в Лондон, наказав найти себе муженька помоложе. Обманутый же старик, обнаружив, что и жена, и деньги пропали, повесился у себя в спальне. Вскоре после этого король со свитой посетили кабак, направляясь в Ньюмаркет; Бекингем и Рочестер были разоблачены, но искупили вину веселым рассказом.