Не сочтите для себя за труд вспомнить Вашу благосклонность к автору и снисходительность к пьесе, проявленные Вами в беседе с Его Величеством в Виндзоре, а затем, после августейшего одобрения, вылившиеся в целый ряд замечаний и поправок, которые обеспечили спектаклю хороший прием просвещенной публикой.
Далее Драйден благодарит Рочестера за защиту от злобных нападок со стороны тех, кто «не будучи в силах сами создать что-нибудь заслуживающее внимания, всячески изощряются в неодобрительных критических отзывах, призванных на самом деле хоть как-то замаскировать гложущую их зависть». Та же тема звучит чуть ли не у каждого драматурга из числа тех, кто посвящал свои пьесы Рочестеру; его вкус слыл если и не образцовым, то образцово современным, а значит, раскритиковать уже одобренное им произведение означало бы разоблачить себя либо как стародума, либо как скородума.
Посвящение заканчивается похвалой Драйдена стихам Рочестера:
У меня достаточно самоуважения, чтобы, ознакомившись с некоторыми Вашими стихотворениями, препятствовать Вашему выходу на театральные подмостки в качестве комедиографа; я не из тех, кто, будучи ранен на дуэли первым же выпадом, спешит объявить, будто он получил полное удовлетворение. И все же Вашей светлости достаточно сделать один-единственный шаг, чтобы из покровителя насмешливых муз превратиться в их властителя и тем самым пошатнуть нашу небольшую профессиональную репутацию с еще большей легкостью, чем Вы ее теперь создаете и защищаете.
Драйден очень продуманно выбирает выражения, и едва ли хоть одно слово здесь произнесено искренне, но все же в последовавшем обмене репликами (Рочестер поблагодарил Драйдена за посвящение, а тот его, в свою очередь, — за эту благодарность) маска была на миг сброшена и приоткрылось подлинное лицо. Имея в виду успех одной из его пьес в Оксфорде, Драйден выразился так: «Ваша светлость и сами знают, как легко снискать восхищение в университетских кругах и какую смехотворную лесть там приходится выслушивать». Смехотворная лесть была тогда в порядке вещей, покровители искусств требовали ее, а театральные деятели на нее не скупились — но и не скупились они на нее очень по-разному. Достаточно сравнить подобострастный панегирик Драйдена Рочестеру в тысячу пятьсот слов (посвящение «Модного брака») с дюжиной стихотворных строк, в знак признательности Рочестеру предпосланных Шедуэллом пьесе «Горемычные любовники», хотя в обоих случаях речь идет о благодарном повизгивании пса, только что получившего сахарную косточку.
Почти одновременно с Драйденом покровительства Рочестера добился Илканах Сеттл — самый плодовитый и, наверное, самый бездарный автор трагедий эпохи Реставрации; в 1671 году граф добился того, чтобы трагедия Сеттла «Императрица Марокко» была сыграна при дворе. Если «Завоевание Гренады» продемонстрировало до каких (тоже не бог весть, но все же) высот может подняться стихотворная трагедия, написанная «героическим куплетом», то пьеса Сеттла показала, как низко дано ей бывает пасть. Главный комизм заключался в том, что Сеттл, пусть и непроизвольно, пародировал Драйдена в той же мере, в какой Бекингем сделал это сознательно, написав и поставив тою же зимой в Друри-лейн пьесу «Репетиция» с великим комиком Джо Хайнсом в роли поэта Байеса.
В том же году дебютировал еще один литератор, который, в отличие от Драйдена и Сеттла, так никогда и не утратил благосклонности Рочестера. Весной 1671 года Уичерли, став любовником герцогини Кливленд, в ужасе ожидал возмездия со стороны покинутого ею ради него герцога Бекингема.
Поэтому он обратился к Уилмоту, графу Рочестеру, и к сэру Чарлзу Сидли с просьбой заступиться за него перед герцогом Бекингемом как за человека, лично не знакомого с герцогом и ничем его честь не задевшего — и тем не менее ухитрившегося навлечь на себя его гнев. Когда ходатаи обратились к самому герцогу, тот с напускным негодованием ответил, что ничего не имеет против Уичерли как человека и гневается на него исключительно как на собственного двоюродного брата. Почувствовав, что герцог лукавит и втайне замышляет какую-то интригу, заступники Уичерли сказали ему: «Ваше высочество собираются погубить человека, личное общение с которым наверняка доставило бы Вам истинное наслаждение». И таким ангелом изобразили они Уичерли, столько невиданных и неслыханных достоинств у него обнаружили, что герцог, в одинаковой мере ценивший и острые умы, и родственные узы, не успокоился, пока Уичерли не был приглашен на совместный ужин в трактире, что произошло дня через два-три после заступничества. Отужинав с Уичерли, который был тогда на пике физических возможностей и умственных способностей, да вдобавок особенно старался понравиться герцогу, Бекингем был настолько очарован, что уже в карете на обратном пути воскликнул: «Клянусь Б-гом, пусть мой двоюродный братец е.ет кого хочет!» — и с этого мгновения подружился с человеком, которого считал своим счастливым соперником на ложе герцогини Кливленд.