В самом деле, нетрудно понять, почему Джейми в нее влюбился. Наверное, он до сих пор помнит ее такой, какой она была пять лет назад — молодая, невинная и свежая, как розовый бутон гибкая, податливая… Эзме, наоборот, словно вся состоит из шипов и с самой первой встречи держится с ним властно, как императрица. И одевается все больше в темные платья, которые ей совершенно не идут и полностью скрывают фигуру. И ее всегдашняя простая прическа — туго зачесанные назад волосы — тоже ее не красила, хотя и подчеркивала яркие, умные глаза. К счастью, манеры у Эзме безукоризненные. Она жадно ловит каждое слово Макхита. Интересно, что этот стряпчий думает об Эзме? Очевидно, она ему нравится. Правда, сегодня перед ней не способен устоять ни один нормальный мужчина: волосы убраны по последней моде, глаза скромно опущены, щеки горят от волнения или от жарко натопленного камина… Пожалуй, платье на ней слишком открытое. Куинну очень хотелось заглянуть в ее сияющие, проницательные глаза, выяснить, какого она мнения о своем соседе. И еще больше ему хотелось укрыть ее от похотливых взоров мужчин. Даже он сам не в силах подавить в себе желание, которое вспыхивает в нем всякий раз, как он на нее смотрит.
Когда гости покончили с крем-брюле и фруктами, граф откашлялся и обратился к нему:
— Скажите, Дубхейген, какого вы, мнения об аболиционистах? Вряд ли вы бы обошлись без рабов на вашей плантации сахарного тростника!
Куинн прекрасно знал, как его брат относится к рабству. Огастес часто порицал Куинна, когда тот спорил с ним, и в ответ доказывал, что младший брат ничего не смыслит в делах. К сожалению, графу и остальным гостям наверняка известно мнение Огастеса по данному поводу. Придется сегодня покривить душой.
— Совершенно верно, — ответил Куинн, хотя ему неприятно было даже произносить такие слова. — Те, кто отрицают пользу рабства, — бестолковые тупицы, которые понятия не имеют, сколько трудов приходится положить ради того, чтобы у них на столах появился сахар!
Эзме насупилась, как и Макхит, который не удержался и возразил:
— Милорд, в наш просвещенный век, когда торговля сахаром так прибыльна, безусловно, имеются альтернативы рабству. Можно, например, нанимать рабочих и платить им…
— Мы им платим, — возразил Куинн, повторяя слова брата, которые он прекрасно помнил. — Мы даем им еду, одежду, кров, лечим их от болезней и ран, а также обращаем их в христианство. Им гораздо лучше жить под нашим покровительством, чем прозябать в язычестве в Африке.
— Но ведь они люди, милорд, — возразил Макхит, — а не бессловесные твари, которых можно покупать и перевозить в трюмах, как скот!
— Тогда что вы, как поверенный, думаете о праве графа выгнать арендаторов из своих высокогорных поместий и устроить там пастбища для овец? — спросил Куинн. — Вы считаете, что арендаторы имеют право нарушить закон?
— Законы нужно соблюдать, — ответил Макхит, — и все же, если закон противоречит нравственности, его необходимо изменить. Не сомневаюсь, когда-нибудь отношение к рабству изменится. Рабство — зло. А арендаторы должны по закону получить возмещение ущерба… Когда-нибудь и к женщинам перестанут относиться как к невольницам, и они обретут все законные права и привилегии.
Эзме повернулась к Макхиту с таким видом, словно хотела его поцеловать. И не только поцеловать…
— Еще чего! — буркнул Куинн, не сразу вспомнив, с чего начался спор. — Какие права могут быть у дикарей, крестьян или у женщин? Даже если наделить их правами, они не будут знать, как ими распорядиться, а тем временем наша страна скатится в болото анархии. Посмотрите, что случилось во Франции!
— Неужели вы считаете, что женщины смогут голосовать? — смеясь, осведомился у Макхита еще один джентльмен, словно поверенный удачно пошутил. — Тогда побеждать на выборах смогут только признанные красавцы!
Вот именно — и уж лучше красавцы, чем богачи или люди со связями! Куинна так и подмывало обрезать гостя, но вместо этого он сказал:
— Наверное, тогда кабинет министров смог бы возглавить мистер Макхит!
— Наверное, — согласился молодой поверенный, — хотя, надо отдать женщинам должное, они способны разбираться в серьезных вопросах не хуже мужчин.
— Что ж, лично я не вижу большого вреда в том, что женщины смогут голосовать, — надменно заметил еще один гость, засовывая большие пальцы под жилет. — Моя жена будет голосовать так, как я ей велю.
Эзме покосилась на говорящего и захлопала длинными ресницами.
— Как вы узнаете, послушалась она вас или нет, — с невинным видом осведомилась она — если голосование тайное?