Эзме захотелось оказаться где угодно, только не здесь. При таком разговоре должны присутствовать только те, о ком идет речь. Она шагнула к двери и вопросительно посмотрела на Куинна. Тот застыл у окна, словно окаменел.
— Но не это самое худшее. Оказывается, отец обманул меня, — сказала Катриона, жестом останавливая Эзме. — После того как доктор сказал… что его удар может стать роковым, папа признался мне, что никаких денег он не терял. Он обманывал меня нарочно, чтобы не отпускать от себя. Чтобы я думала, что ему грозит опасность, и не покинула его!
Куинн с непроницаемым выражением развернулся кругом и посмотрел на Джейми и Катриону.
— И дело вовсе не в том, что он так сильно меня любит, — с горечью продолжала Катриона. — Кто был бы хозяйкой на его приемах, если бы я вышла замуж и оставила его? Кто бы заботился о нем и выполнял все его пожелания и капризы? Кто еще способен на такую преданность, кроме послушной долгу дочери? Да и сейчас он признался мне во всем только потому, что хочет уйти с миром — по крайней мере, получить Божье прошение.
Граф был чудовищно эгоистичен; многие с трудом поверили бы в то, что Катриона говорит правду, но Эзме, Куинн и Джейми поверили ей.
Катриона вытерла глаза тыльной стороной ладони.
— Я по нему не плачу — уже не плачу, — продолжала она. — Я плачу из-за того, что он разбил нам жизнь, Джейми. И еще я плачу от радости… я так рада снова видеть тебя! — Она опустила глаза и сложила руки на коленях. — Я не спросила… — Она подняла на него глаза, в которых читались и надежда, и страх: — Ты женат?
Джейми широко улыбнулся — уже пять лет Эзме не видела такой искренней улыбки на лице брата… Джейми снова стал таким, как в ее детстве.
— Как я мог жениться, когда моя любимая здесь? Катриона, ты выйдешь за меня замуж?
— Да, да! — вскричала она, обвивая шею Джейми руками и страстно целуя его.
На пороге появился дворецкий. Он вытаращил глаза, но долг требовал, чтобы его голос оставался бесстрастным:
— Миледи, доктор просит вас немедленно прийти.
Катриона кивнула и встала на ноги, держась за подлокотник, чтобы не упасть. Джейми обвил рукой ее талию.
— Ты хочешь пойти к нему одна? — спросил он.
Катриона смотрела на него снизу вверх так, точно он — ее спаситель, который наконец пришел за ней.
— Ты нужен мне, Джейми, сейчас и всегда, — сказала она, а потом повернулась к Эзме и Куинну: — И вам я тоже была бы признательна, если бы вы пошли со мной. Мне хочется, чтобы друзья были рядом, даже если окажется, что это прощание.
Большая спальня графа, похожая на гробницу, была заставлена темной, массивной мебелью. Толстый бархатный балдахин над кроватью был спущен; такие же толстые шторы закрывали окна, не впуская в комнату солнечный свет. В комнате царил полумрак, только на столе рядом с кроватью горела одинокая свеча. В спертом воздухе пахло лекарствами и болезнью. Сам граф, лежащий на подушках в громадной постели, как будто усох или уже умер; его запавшее лицо было мертвенно-бледным. И все же его костлявая грудь поднималась и опускалась, хотя дыхание было частым и неглубоким. Врач у постели, словно верховный жрец, готовящийся совершить последние обряды, повернулся к вошедшим. Если он и удивился, увидев их, то хорошо скрыл свои чувства. Эзме решила, что врачи, как и юристы, видят на своем веку все и их уже ничем не удивишь.
— Папа, я здесь! — прошептала Катриона, садясь на край кровати и беря отца за руку.
— Боюсь, его светлость утратил способность говорить, — тихо заметил врач.
Судя по его угрюмому лицу, он не рассчитывал на то, что граф протянет долго.
Неожиданно граф приоткрыл правый глаз. Левый, как и вся левая половина лица, остался неподвижным; левый угол рта опустился вниз.
— Папа! — чуть громче позвала Катриона. — Ты меня слышишь?
Правый глаз графа снова дрогнул. Вначале его взгляд блуждал, но потом нашел лицо дочери.
— Папа, я тебя прощаю, — тихо и искренне произнесла Катриона.
Раньше Эзме думала, что она никогда, ни за что не сможет уважать Катриону Макнэр и восхищаться ею, но невольно восхитилась ею в этот миг.
Она испытала и унижение, и гордость, когда Джейми подошел к кровати, положил руку на плечо Катрионы и с состраданием на лице и в голосе произнес: