Она спешно встала, помчалась в ванную и вернулась в атласном халате кремового цвета.
– Морепродукты могут вызывать подозрения, если их есть в незнакомом месте.
Мы в Four Seasons, а не в хибаре на отдаленном острове.
Я отвесил ей неубедительную улыбку:
– Лучше я поеду домой.
И заберу свою вялую сосиску в тесте.
– Ох. – Луиза сникла.
– Лу, – нежно обратился я.
– Просто… ведь там будет она.
– Само собой, раз она там живет.
– Я что-то не так сказала? – спросила Лу.
Я подумал о том, что она говорила о Фредерике. О том, каким он был человеком. И не мог отрицать правду.
– Да. Когда ты рассказывала мне о Фредерике, я понял, что никогда не смогу предложить того, что он заставлял тебя принимать как данность. Мне нужно привести мысли в порядок.
Я приобнял ее за талию и, притянув к себе, поцеловал в губы.
– Береги себя, Лу.
– Ты тоже, Дэвви.
Когда я вернулся домой, голова все еще шла кругом. Руки и ноги налились тяжестью от осознания, что я, судя по всему, невосприимчив ко всем женщинам в мире, кроме той, что меня не хотела.
Я зашагал наверх, уже в миллионный за эту неделю раз проклиная себя за то, что не могу пользоваться лифтом, как разумный человек.
Закончив распекать себя за клаустрофобию, я принялся презирать свое предательское тело. Да что с ним не так? В прошлом мне удавалось возбудиться, когда в воздухе проносился легчайший аромат женских духов. А теперь мой член решил, что у него есть принципы, чувства и моральные устои. Разве он не в курсе, что он вообще-то ЧЛЕН? Наименее тонко организованный орган человеческого тела, за исключением ануса.
Я протолкнулся через входную дверь в темную просторную гостиную, пихнув ногой стоявшее возле входа снаряжение для фехтования.
Если Эммабелль опять не дома, работает допоздна или развлекается в компании приятеля, я просто… я просто…
Ни черта с этим не сделаю. У меня нет над ней никакой власти.
Надейся, что тот месяц секса с ней того стоил. Ведь вот оно, твое будущее.
Пройдя через гостиную, я направился в свою постель мимо ее спальни.
Дверь была приоткрыта. К моему величайшему стыду, все мое тело обмякло от облегчения, когда я заметил, что внутри горит свет.
Не в силах сдержаться, я остановился возле узкой полоски разделявшего нас пространства и понаблюдал за ней.
Белль стояла перед величественным зеркалом в полный рост.
Задрала толстовку до самой груди, оголив живот. Она придерживала его, с удивлением рассматривая в отражении.
Я опустил взгляд, проделывая то же самое.
Впервые стало совершенно неоспоримо очевидно, что Эммабелль Пенроуз беременна.
Округлая форма плотного живота угадывалась безошибочно. Бесподобное зрелище. Такой гладкий, теплый, таящий нашего с ней ребенка.
Он уже отчетливо выпирал.
Я закрыл глаза, прижался головой к деревянному дверному косяку и сделал глубокий вдох.
– Ты так чертовски прекрасна, что порой мне хочется поглотить тебя всю, лишь бы ты больше никому не досталась.
Слова вырвались прежде, чем я успел сдержаться.
Она обернулась на звук моего голоса.
Любовь и удивление в выражении ее лица рассеялись, и им на смену пришла лукавая улыбка:
– Я удивлена, что Луиза отпустила тебя сегодня с поводка. В чистилище начались проблемы?
Видимо, такова ее версия слова «рай» в отношении нас.
– Перестань, – одернул я.
– Что перестать? – проворковала она.
– Перестань вести себя как избалованный ребенок. Перестань меня отталкивать. Хватит портить прекрасный момент только потому, что ты безумно боишься мужчин и тебе попросту необходимо их мучить, едва они грозят пробить брешь в твоей безупречно возведенной стене.
– Ну ладно. – Белль прикрыла живот толстовкой.
– Нет. – Я оттолкнулся от дверного косяка и неспешным шагом подошел к ней. – Я хочу посмотреть.
Эммабелль открыла рот – наверное, желая сказать, чтобы шел заводить детей с Луизой, раз мне так хочется смотреть на беременный живот, – но я сумел прижать палец к ее губам, пока она ничего не сказала.
– Это и мой ребенок.
Она молча задрала толстовку до груди.
Я стоял перед ней, глядя на чудо, которое представлял собой ее округлившийся живот.
– Можно потрогать? – Я не узнал собственный голос.
– Да.
Я заметил, что ее руки тоже дрожали. Воздух вокруг нас замер, будто тоже затаил дыхание.
Кончиками пальцев я коснулся ее живота с обеих сторон. Он был твердым, как камень. Мы оба опустили взгляд, будто чего-то ждали. Прошла минута. Потом две. Потом пять.
– Я не хочу отпускать, – сказал я.
– А я не хочу, чтобы ты отпускал, – тихо сказала она. Речь уже явно шла не о ее животе.