– Скажи это снова.
– Что сказать? – спросил я, проникнув в нее прямо там, на полу, и обнаружил, что она уже возбуждена и готова.
– Мое прозвище. Назови меня им.
Она подстроилась под ритм моих толчков.
– Мечта. – Я поцеловал ее в губы.
Толчок.
– Еще раз.
– Мечта.
Толчок.
– Мечта. Мечта. Мечта.
Толчок. Толчок. Толчок.
Я прижался лбом к ее лбу, вонзаясь в нее все быстрее и сильнее.
– Я сейчас кончу.
– Кончи в меня. – Она впилась ногтями в мою кожу, оставляя отметки, чтобы Луиза точно об этом узнала. – Я хочу почувствовать тебя всего.
Я сжал ее крепче. Мышцы Белль задрожали, когда я почувствовал, как моя сперма проникает в нее.
Мы оба взмокли и выбились из сил, когда я скатился с нее и, тяжело дыша, уставился в потолок.
Она первой нарушила молчание:
– Меня изнасиловали, когда я была еще ребенком. Об этом до сих пор никто не знает.
Все мое тело напряглось.
Я непроизвольно взял ее за руку, после чего повернулся на нее посмотреть. Я ждал продолжения.
Но она продолжала глядеть в потолок, избегая моего взгляда.
Когда стало очевидно, что Белль не в настроении делиться подробностями, я нерешительно спросил:
– Кто это сделал?
Она безрадостно улыбнулась:
– Обычный подозреваемый.
– Как долго это продолжалось?
– Не помню. Я просто… не знаю, не хотела признавать очевидное.
– Почему ты сохранила все в тайне? – Я приподнялся на локтях.
Я понял, что ее семья и друзья ничего не знали о случившемся, еще до того, как она мне об этом сказала.
Вспомнил тот неловкий разговор, который состоялся у нее с отцом, и мысленно произнес: «Не может быть, не может быть, не может быть, черт подери». Отец ее не насиловал. Ведь если это так, мне придется его убить, а я не создан для жизни за решеткой.
– Черт, не могу поверить, что рассказываю тебе, – она всхлипнула, и первая слезинка стекла по ее щеке к уху.
Я затаил дыхание и впервые в жизни помолился Богу. Чтобы она не замолчала. Чтобы показалась из-за высоких стен, которыми окружила себя, открыла дверь и впустила меня.
– Я всегда была девчонкой-сорванцом, возмутительницей спокойствия. Я не хотела становиться причиной очередной проблемы. Глупо, я знаю, но я устала быть вестницей плохих новостей. Той, кто вечно втягивает всех в неприятности. При этом противостоять ему – означало рискнуть, что об этом все узнают. Поэтому я просто… все скрывала. Какое-то время. А потом произошло кое-что еще… – Она замолчала и снова закрыла глаза, пытаясь проглотить ком в горле, но тщетно.
Белль непохожа на других женщин. Она из тех, кто унесет свои тайны в могилу. Но и этого уже достаточно. Ее желание поделиться со мной очень много для меня значило.
– Двое мужчин, которым я доверяла и которых любила больше всего, отвернулись от меня, хотя каждый по-своему. Недоверие и нежелание привязываться, которое ты от меня ощущаешь… таков мой способ послать всех мужчин к черту, Дэвон. Если я решу довериться снова и пострадаю, мне настанет конец. Поэтому я сопротивляюсь тебе на каждом шагу. Все, что ты чувствуешь, я чувствую в десять раз сильнее. Но для меня оно того не стоит. Либо я уничтожу свои чувства, либо они уничтожат меня.
Я провел пальцем по ее золотистым волосам, заправляя ей за ухо.
– Дорогая Мечта, что такое маленькая смерть в масштабах вселенной?
Эта невыносимая, приводящая в ярость женщина по-настоящему меня понимала. Мои причуды, мои странности. Чаще всего наше совместное времяпрепровождение оказывалось досадным и неприятным. Но когда все было хорошо, когда рушились ее стены, – ничего лучше я в жизни не испытывал.
Эммабелль повернулась и посмотрела на меня впервые с тех пор, как рассказала свою историю.
– Хватит обо мне. Почему же у тебя развилась клаустрофобия, Дэв? Правда за правду. Ты обещал, что расскажешь мне, когда я завоюю твое доверие, и, мне кажется, я его завоевала. Расскажи мне, что произошло.
И я рассказал.
Прошлое
Кухонный подъемник, в который меня впервые затолкали в возрасте четырех лет, был размером с этажерку для книг.
Мне хватало в нем места, чтобы шевелить руками и ногами, словно младенцу в утробе матери, но все же он был настолько мал, что приходилось сгибаться.
К десяти годам мои ноги и руки стали слишком длинными, чтобы я смог нормально в нем умещаться.
А в четырнадцать я уже чувствовал, словно оказался в банке из-под сардин вместе с пятнадцатью такими же Дэвонами. Я едва мог дышать.
Проблема заключалась в том, что я продолжал расти, а кухонный лифт оставался прежнего размера. Маленькой жалкой дырой.