Я не всегда его ненавидел.
Первое время, будучи маленьким мальчишкой, я даже научился его ценить.
Предавался в нем размышлениям. О том, кем хотел стать, когда вырасту (пожарным). А позже о девочках, которые мне нравились, о приемах, которые освоил на занятиях фехтованием, и о том, каково было бы быть жуком, или зонтиком, или чайной чашкой.
Но однажды, когда мне исполнилось одиннадцать, все полетело к чертям.
Я особенно сильно расстроил отца. Прокрался в его кабинет, украл у него кочергу, а потом сражался ею с деревом, словно мечом.
Та кочерга была винтажной и стоила больше, чем вся моя жизнь, как объяснил мне отец, когда поймал меня с этой штуковиной, разломанной на две части (дерево, что очевидно, одержало победу).
Меня на весь вечер бросили в кухонный лифт.
Мама и Сесилия уехали к родственникам в Йоркшир. Я хотел поехать с ними (никогда не желал оставаться наедине с отцом), но мама сказала, что мне нельзя пропускать два дня занятий фехтованием на выходных с моим саблистом.
– К тому же ты проводишь слишком мало времени с папой. Вам двоим побыть немного вместе, чтобы сблизиться, – то, что доктор прописал.
И вот я оказался в кухонном подъемнике, размышляя о том, каково быть бутылкой с запиской, дрейфующей в море, или растрескавшимся тротуаром, или кофейной кружкой в людном лондонском кафе.
Все так и должно было быть.
Всего лишь очередная ночь в кухонном подъемнике, за которой последует утро, наполненное молчанием и частыми походами в туалет из-за того, что мне приходилось долго терпеть, пока я сидел взаперти.
Вот только все вышло не так.
Потому что в тот день случилась такая сильная и жуткая гроза, что вырубило электричество.
Отец помчался к домам прислуги, в которых все еще горел свет, чтобы переночевать там, а может, развлечься в обществе одной из служанок, что, как я знал, он делал часто, когда мамы не было дома.
Он забыл об одном.
Обо мне.
Я заметил, что в лифт протекает вода, когда струя настойчиво продолжала течь мне на лицо, прервав мой сон.
Я сидел, скрючившись, прижавшись ко всем четырем стенкам. Мне ужасно хотелось пошевелиться, потянуться, размять шею.
Когда я в суматохе проснулся, вода уже доходила мне до пояса. Я принялся колотить в дверь. Плакать, кричать, царапать деревянную поверхность ногтями в попытке ее открыть.
Я ломал ногти и раздирал кожу, пытаясь выбраться. И, что хуже всего, знал, что у меня не было ни единого шанса.
Семья уехала из дома.
Отец оставил меня умирать. Я не знал, намеренно или нет, но в тот момент мне было все равно.
Если умру, они могут попытаться завести другого ребенка. У моего отца наконец-то родится сын, о котором он всегда мечтал.
Сильный, несгибаемый, как гвоздь, и бесстрашный.
Вода поднялась мне до самой шеи, когда я вдруг услышал глухой стук в коридоре. Шаги. К тому времени я уже почти окосел от усталости и смирился со своей судьбой. Мне лишь хотелось, чтобы смерть наступила быстро. Но звук дал мне новую надежду. Я принялся колотить, кричать и плескаться, пытаясь привлечь внимание, и между делом наглотавшись воды.
– Дэвон! Дэвон!
Из-за воды голос звучал приглушенно. Я ушел под нее с головой, но все равно его слышал.
Наконец дверца лифта открылась. Из него хлынули литры воды, и я вместе с ней.
Я рухнул к ногам своего спасителя. Святого, который даровал мне свое милосердие. Я задыхался и бился, словно выброшенная из воды рыба. От облегчения обмочил штаны, но вряд ли это кто-то мог заметить.
Подняв взгляд, я увидел Луизу.
– Лу, – прокряхтел я.
Голос стал таким хриплым, что я сам едва его слышал.
– О Дэвви. О господи. Мы должны были встретиться, неужели ты не помнишь? Ты так и не пришел в амбар, и я послала за тобой. Но водитель не захотел выходить из машины, и я попросила его привезти меня сюда. Парадные двери были заперты, но потом я вспомнила, что ты говорил, где лежат запасные ключи…
Она упала на колени и заключила меня в объятия. Ее голос парил надо мной, словно облако, пока я то приходил в себя, то снова терял сознание.
– Я обещала, что всегда тебя выручу, – сказала она. – Как я рада, что успела вовремя.