Жюльенне приходилось что-то делать то в доме хозяйки, то в доме отца, и потому она могла отсутствовать и там и там, не вызывая подозрений. Влюбленные умело воспользовались этим.
«У меня были деньги, ловкость и решимость, — продолжает Талейран, — я был влюблен, и спуститься ночью по высокой ограде сада не казалось мне непреодолимым препятствием. Возвращение было труднее, но мне помогала подружка Жюльенны (мы никогда не оставались одни). Мы подвергали себя такой опасности, просто чтобы прогуляться при лунном свете по пустынным бульварам, вдохнув немного свободы и любви.
Для возвращения в свою тюрьму мне приходилось останавливать фиакр около семинарии, взбираться на самый верх, потом по стене дотягиваться до ветвей тополя. Какую безумную радость и одновременно трогательный страх я внушал Жюльенне! Как она волновалась, когда начиналась операция по возвращению! Какие взрывы хохота доносились до меня с другой стороны улицы, когда через покоренную мною стену я бросал им желтые гвоздики и тополиные листья, которые помогали мне карабкаться и спускаться, — таким способом я сообщал подружкам об успехе моего предприятия. Во время последнего покорения вершины со мной произошел несчастный случай: это был всего лишь вывих, но я из-за него долго болел.
Однажды вечером — я долго стонал в забытьи, потом немного пришел в себя — мне захотелось полакомиться. Я послал к отцу Жюльенны купить несколько куропаток и круглый миндальный торт. Это прекрасный способ, подумал я, успокоить Жюльенну по поводу моего здоровья. Вкусная еда поможет мне утешиться и забыть о превратностях судьбы, а лакомства ее отца — перенести тяжесть расставания с дочерью. Было около семи часов, хотелось есть… Я ждал, когда придет мальчик, подручный, который по обыкновению разносил всякие яства, когда те были позволены. Вдруг я услышал стук в соседнюю с моей дверь. Я ннстиктивно вскочил и вместо вежливого бледного подростка увидел очаровательное смущенное дитя… Сначала я решил, что это брат Жюльенны, но, дотронувшись до руки разносчика, чтобы помочь ему в темноте, узнал саму Жюльенну. Она вошла в мою келью, холщовый чепчик, скрывавший белокурую головку, упал к ее ногам и роскошные волосы закрыли ей лицо…
— Мсье аббат, — прошептала моя богиня, — вы думаете, мсье Ридомье (это консьерж) заметит, если я немного задержусь? Что же делать? Боже мой! Что делать? Я одолжила одежду у брата, я ему сказала, иду на бал по случаю свадьбы и заночую у своей хозяйки. А хозяйке — что вернусь к отцу…
Несмотря на острую боль, я прямо запрыгал от радости. Я не дал ей продолжить, прекрасно понимая, как может пострадать ее доброе имя. Не имея возможности спрятать ее в моем сердце, я спрятал ее в шкафу…
У этого необычного семинариста, который, испытывая угрызения совести, принимая в своей комнате белокурую малышку, скажем честно, не было духовного призвания. Дело в том, что вследствие несчастного случая (происшедшего, нам кажется, по недосмотру кормилицы) он страдал искривлением ступни. Ему пришлось поступить по настоянию родителей в семинарию, и он страшно там скучал, будучи в сутане, собнрался вести жизнь военного, которую и начал в шестнадцать лет…
Хотя Жюльенна и не сыграла значительной роли о жизни Талейрана, она все же избавила его от одного комплекса. Благодаря ей он понял, что может нравиться женщинам, несмотря на свой недостаток. Это обнадеживающее открытие позволило ему открыть для себя широкие горизонты… Через пять месяцев после того как Шарль-Морис принимал в своей келье прелестного «разносчика», он во время службы в церкви Святых Мучений заметил очень красивую и очень трогательную девушку. Он встал у выхода из церкви и принялся ждать, благословляя Всевышнего (в которого, однако, не верил) за начавшийся ливень. Как только девушка появилась, он бросился ей навстречу:
— Могу ли я предложить вам свой плащ?
Уже через две минуты они, перешагивая через лужи, говорили и смеялись как старые друзья. Прижавшись к семинаристу, изящная прихожанка назвала свое имя — Доротея Доренвиль. Она играла в «Комеди франсез» под псевдонимом Люзи.
— Меня заставили стать актрисой… — призналась она. — Я не выношу театр.
— Откровенность за откровенность — я не выношу церковь…
Молодые люди подошли к дому номер шесть по улице Феру, где она жила.
— Пойдемте ко мне, — прошептала она. — Поговорим о чем-нибудь другом.
Талейран поднялся. Уже через час, в большой, удобной кровати, они открыли друг в друге призвание, которому оба не собирались мешать… Двадцатипятилетняя Доротея Дорневиль отличалась бурным темпераментом <Будучи по рождению еврейкой, она обратилась в католическую веру. Софи Арну о ней говорила: «Она стала христианкой, узнав, что Бог создал себя мужчиной!»>. Шарлю-Морису приходилось каждый вечер убегать из семинарии. Их связь продолжалась два года, и в течение этих двух лет Талейран ухитрялся ежедневно изобретать новый способ, чтобы покинуть стены семинарии. Это научило его быть лжецом, артистом, лицемером, клятвопреступником, человеком скрытным, коварным — качества, которые помогли ему сделаться самым великим дипломатом всех времен…
В старости он признался м-м де Ремюза: «То, как проходят наши первые годы, влияет на всю последующую жизнь, — если я расскажу вам, как прошла моя молодость, вы будете меньше удивляться многим вещам».
Так благодаря женщине из мальчика с искривленной ступней поучился хромой черт…
В июне 1775 года Шарль-Морис, уже капеллан часовни Святой Девы в приходской церкви Реймса, отправился в город, чтобы участвовать в короновании Людовика XVI. Он воспользовался неделей всеобщего ликования, царящего в старом городе, и перезнакомился со всеми красотками, встретившимися на его пути. С тремя он познакомился особенно близко — с герцогиней де Люин, герцогиней де Фитц-Джеймс и виконтессой де Лаваль. Этим женщинам суждено было оказать на него сильное влияние. В «Мемуарах» он отмечает: «Со времени Людовика XVI берут начало мои связи с многими замечательными женщинами, — дружба с ними всегда украшала мою жизнь».
Леон Монье пишет: «Этот человек был полностью сформирован женщинами, с которыми познакомился в отрочестве. Умные, уверенные в себе распутницы оставили неизгладимый след в его тогда еще нестойком сознании» <Из «Интимной жизни месье де Талейрана» Леона Монье.>.
По возвращении в Париж Талейран стал посещать некоторые салоны.
— Чтобы добиться успеха, — сказала ему однажды м-м де Лаваль, — надо поднимать всех на смех. Он не отвечал, и она продолжала:
— Хотите, чтобы вас любили? Тогда станьте злым на язык. Вас будут бояться и уважать.
Он быстро усвоил этот урок.
Как-то его пригласили на ужин. Гости усаживались за стол, приехала опоздавшая дама… Когда она вошла, ей представили приглашенных. Талейран воскликнул:
— А! А!
Во время ужина он не произнес ни слова. Дама подошла к нему и спросила, почему при ее появлении он произнес: «А! А!» Талейран невозмутимо посмотрел на нее и ответил:
— Я не говорил «А! А!», мадам, я сказал «О! О!» «Именно с этих слов, — говорит Людовик Том, — он стал приобретать репутацию остроумного человека».
Как мало иногда надо, чтобы создать себе репутацию…
Второго марта 1778 года Талейран получил диплом богослова, а 19 декабря 1779 года был назначен священником в Реймс. Такое событие, однако, никак не повлияло на его походы по салонам в поисках красивых женщин. В это время он даже участвовал в веселых пирушках в обществе молодых легкомысленных актрисок, которые при подаче закусок без колебаний раздевались, чтобы угодить честной компании. Рассказывают, что во время ужина с развлечениями была кем-то предложена пикантная игра;