Мои руки трясутся.
Я, правда, начинаю терять себя, и все это вина доктора Ратледж. До наших встреч и групповой терапии все было, конечно, не идеально, но определенно не так плохо, как сейчас.
Все начинает накапливаться во мне. Я чувствую, что медленно исчезаю из собственного тела. Невыносимо страшно терять умственный контроль. Даже несмотря на то, что сижу, я чувствую, словно теряю равновесие. Мое тело подается вперед. Мое тело бросается вперед.
У меня начинается настоящая паника.
Я соскакиваю со стула. Спотыкаясь, отхожу от ее стола, пока не касаюсь стены.
— Я знаю, что Вы делаете. — Мой голос дрожит. Доктор Ратледж смотрит на меня с тревогой. — Вы говорите, что хотите видеть меня, выбравшейся отсюда, но это не так. Вы точно такая же, как и все остальные врачи здесь. Задаете свои вопросы, чтобы пройти через контрольный список симптомов. И, если у меня есть совпадение по нескольким из них, тогда, вуаля! У меня появится то или иное расстройство. Но я не хочу Вашей помощи! Я не нуждаюсь в ней! — перекрикиваю я голоса. — Черт побери, я единственный разумный человек в этом месте, но теперь вы начинаете превращать меня в других пациентов!
Доктор Ратледж выпрямляется. — Успокойся, Наоми, — осторожно говорит она.
— Нет! — Я указываю на нее. — Попробуйте запихнуть свою собственную семью в психушку. Попробуйте сначала быть с теми, в ком нуждаетесь и кого любите, а потом заставьте их исчезнуть, когда они Вам так нужны!
Я сжала ладони в кулаки и ударила ими по своей голове.
Если я ударю достаточно сильно, то выключу все голоса.
— Хватит. — Она встает со стула, выглядя безумной, почти испуганной. — Прекрати это! — кричит она.
Я закрываю глаза и продолжаю бить себя кулаками.
— Наоми! Хватит!
Ее голос ближе. Это заставляет голоса, поселившиеся в моей голове, паниковать. Их громкость усиливается; их голоса кричат, и в моих ушах начинает звенеть. Боль настолько сильная, что по моему лицу начинают катиться слезы
И потом я чувствую, что она хватает меня за руки.
Я замираю. Создается такое ощущение, будто лопается шар.
Я поднимаю глаза. Не пытаюсь спрятать страх и боль. Я позволяю доктору Ратледж увидеть все.
Я наблюдаю, как ее зрачки расширяются, когда она принимает все это.
Мою тьму.
Мое расстройство.
Мою боль.
Мое унижение.
Она опускает мои руки. Они падают по бокам, словно тяжелые грузы. Она обходит свой стол и опускает на него ладони. Ее тело горбиться, глаза закрываются.
Мы молчим. Я раскачиваюсь взад и вперед около стены, пока она беспомощно смотрит на свой стол. Затем она поднимает голову и смотрит на меня. Звание доктора медицинских наук исчезает. Она личность. Со своими недостатками. Со своими шрамами.
— Ты знаешь, почему я стала психиатром?
Я тупо смотрю на нее, вытирая щеки тыльной стороной рук.
— Почему? — спрашиваю я неохотно.
— Я всегда была очарована человеческим умом. Как мы обрабатываем окружающие нас предметы. Как чувствуем. Какие эмоции мы проецируем, — признается она.
Я все еще не впечатлена.
— Во время аспирантуры я поняла, что, может быть, за моим решением исследовать эту область стоит что-то большее.
Я не понимаю, куда движется этот разговор. Но знаю, такие разговоры между пациентом и доктором никогда не происходят. Врачи всегда лишь задают вопросы и ждут на них ответы. Они никогда не открываются и не рассказывают ничего личного о себе.
Я медленно встаю. — Что Вы имеете в виду?
— У меня есть члены семьи, которые боролись с психическими расстройствами. Мое увлечение связано именно с ними. Я хотела выяснить, откуда идет вся эта боль. Почему всем всегда казалось, будто они не могли поколебать тьму, которая постоянно маячила вокруг них, — вздыхает доктор Ратледж.
Не думаю, что сейчас все так же легко и сладко, как было раньше. На этот раз я вижу боль и горе за всем этим. В ее прошлом есть своя темнота.
Я смотрю вниз и обвожу вену на тыльной стороне своей руки. — Вы нашли ответ?
— Иногда думаю, что да, — осторожно отвечает она. — Но когда читаю что-то новое, или начинаю встречаться с новым пациентом, то понимаю, что пытаюсь разрешить невозможное. У нас никогда не будет однозначного ответа. Каждый пациент отличается тем, как он чувствует, думает, любит или выражает себя. Думаю, это именно то, что заставляет мир вращаться.
Я думаю о Лане. Она стоит в ванной и смотрит на свое отражение. Она сдается. Она устала от боли. Я стою в дверном проеме, говорю ей не сдаваться, но она не хочет меня слушать.
Мурашки покрывают мою спину. И я пытаюсь стряхнуть это видение.
Доктор Ратледж переплетает пальцы и делает глубокий вдох. Я понимаю, время признаний закончилось, и она вернулась к своей обычной роли. — Я не доктор Вудс. Когда ты говоришь, я слушаю тебя. Я верю тебе. Но мне нужно, чтобы ты доверилась мне и открылась. Хорошо?
Я прекрасно понимаю, зачем она вернулась к роли доктора, но я уже скучаю по другой ее стороне. Когда она разговаривала со мной, мое унижение начало слабеть. Я не чувствовала себя неудачницей, которая не обладает контролем над собственным разумом. Во время нашего разговора даже начал появляться маленький фрагмент доверия. Он был едва заметен, но, по крайней мере, это было уже что-то.
— Хорошо, — отвечаю я.
— Знаю, для тебя это нелегко. Просто помни, что даже самые чистые души хранят в себе тьму. Возможно, ее трудно заметить. Может быть, они усовершенствовали искусство скрывать ее от мира. Или может быть, она скрыта в темном уголке их разума. Но она там. Никто в этом мире не освобожден от шрамов.
Мои плечи расслабились. Я кивнула, и это казалось достаточно хорошим результатом для меня.
— Я лишь хочу, чтобы ты рассказала свою историю так, как это будет лучше для тебя.
Я делаю глубокий, очищающий вдох. Сказать, что я лишь начала свою историю, будет преуменьшением. Я еще даже не была близка к царапанью поверхности.
— Я сказала Лане, что, может быть, нам лучше остаться в моем доме. Что там она будет в безопасности...
ГЛАВА 11. НЕТ ЛЕГКОГО ВЫХОДА
— Нам нужно вытащить тебя отсюда, — прошептала я.
Несмотря на то, что в сарае были только мы с Ланой, я все еще была слишком напугана, чтобы говорить. Боялась, что ее отец услышит меня и вернется. Мне хотелось использовать то время, что у нас есть и покинуть это место как можно быстрее.
Но Лана не двигалась. Она уставилась на пол отсутствующим взглядом, прикасаясь пальцами к красным отметинам на своей шее. Не думаю, что она понимала, что делает. Я нежно кладу руку ей на плечо, кивая головой в сторону открытых дверей:
— Ты слышишь меня? Нам нужно идти.
Лана резко отдернулась от моего прикосновения.
— Нет.
У меня отвисла челюсть.
— Ты же не серьезно?
Она поднялась на шатких ногах, стряхивая с них грязь и сено.
— Я не могу уйти, — пробормотала она.
Мне хотелось схватить ее за плечи, чтобы привлечь внимание, но она напоминала раненое животное, готовое убежать от меня в любую секунду.
Я действовала осторожно, сделав маленький шаг вперед.
— Знаю, ты напугана, но тебе нужно выбираться отсюда. Я помогу тебе. Куда ты хочешь пойти? Ты можешь пойти куда захочешь.
— Я хочу пойти в свою комнату и лечь спать.
— Ты не можешь пойти туда.
Она пронеслась мимо меня. Я в изумлении смотрела, как она начала убирать помещение. Веревки, которые висели на стене, спутанные, валялись на земле. Одна была близка к тому, чтобы соскользнуть вниз со стены, раскачиваясь взад и вперед, словно маятник. Седло упало в большое ведро с водой. Ведра, стоявшие у стены, были опрокинуты, а корм для лошади рассыпан по полу.
Лана принялась за работу. Она двигалась из одной стороны сарая в другую, ее шаги были проворными и уверенными. Когда она наклонилась, чтобы убрать ведра, я кинулась к ней.