— Ты завтра еще зайдешь или прямо на вокзале встретимся?
— Думаю, что заеду. Да, конечно, обязательно заеду. Я до обеда буду у Крафта и потом заеду к тебе. Передайте мой привет Ирине.
После ухода Филиппова Николай делился своими планами с женой.
— Как это удачно сложилось! Спасибо Филиппову, он хороший товарищ. Сегодня тоже заявил директору, что он желает иметь своим помощником меня, что он меня знает по работе… словом, во-время сказал.
— Кажется, у него опять наладилось с Ириной. Вчера он был просто счастлив, что опять был с ней и она таяла, поскольку наша Ирина может таять. Если бы не встреча с Крафтом, может быть, вчерашний день у них закончился бы объяснением.
— У Ирины семь пятниц на неделе. А впрочем — дай им Бог! Я искренно желаю Андрею всего доброго. Если ему Ирина нравится, так в чем же дело? И катай!
— Будто ты не знаешь Ирину! Помнишь — «Я очень люблю горький шоколад, но могу и воздержаться. Это унизительно — не воздержаться и съесть…» Вот она и воздерживалась.
— Ничего, увидим. Если ты переедешь в Турнов, Ирина одна останется. Хорошо ли это? Впрочем, не будем обсуждать, пока все не выясним. Важно, что заработок есть. Надо мне костюм купить и тебе приодеться. А Ирине подарю туфельки, как она любит: коричневые лодочки. Что там еще надо, это уже ты скажешь.
— А мне будет скучно, когда ты уедешь…
— Аник, я ведь на несколько дней, это же три часа пути! Главное — просвет есть, а то сама знаешь, в тупике сидели, не знали, что раньше — долги платить или нужную вещь купить.
— Вот о нужных вещах. Ты вчера обратил внимание, что у Андрея Павловича бумажник-то совсем старенький. Вот ему надо этот подарок сделать.
— Молодец, Аник! Верно! Сделаем. А теперь не по-ра-ли лечь? Я что-то устал да и после вчерашнего не выспался. Пойдем, женка, а?
— Идем, Коля.
Филиппов проснулся поздно и сразу же испугался, что проспал. Увидев, что всего десять часов, он успокоился, лег, полежал еще несколько минут. Потом встал, пошел мыться и все время думал о том, что через час увидит Крафта старшего и все узнает. Затем заедет к Андриевским, увидит Ирину… И надо ехать в Турнов… когда-то снова увидит Ирину? Вчера она была такая славная…
Вернувшись из ванной, он остановился посреди комнаты, вытирая на-сухо шею, и взгляд его задержался на «Раненом».
«Это все, что у меня осталось от Крафта», — вспыхнула мысль. — «А что-же, собственно, было? Он выздоровел, а я будто грущу… Как страдает этот раненый! Как у него болит плечо! Чем больше смотришь на картину, тем больше понимаешь ее. Большой мастер Крафт!
Ну, пора. Где-же кофе?» Филиппов прошел к хозяйке, постучал.
— Можно кофе?
— Да, я сейчас подогрею. Вы сегодня так поздно встали…
— Дайте холодного, я спешу.
Он съел булочку с маслом и, стоя, запил ее холодным кофе, быстро надел пальто и почти сбежал с лестницы.
На звонок долго никто не открывал и Филиппов уже хотел уйти, думая, что никого нет дома. В это время послышались осторожные шаги, дверь приоткрылась и выглянул Крафт старший. Он вздрогнул, выпрямился и молча стоял в медленно, все шире и шире, раскрывающейся двери.
— Здравствуйте! Можно?
— Иезус Мария! — наконец прошептал Крафт. Это вы… Кто вас… Идите, идите!
Он высунулся, схватил Филиппова за руку и втащил в переднюю. Не оглядываясь на стоявшего в смятении Филиппова, Крафт быстро закрыл дверь и повернул ключ. Потом посмотрел острым, колючим взглядом и усмехнулся.
— Он придет и напомнит обо мне… Что-ж, идем. Пожалуйста, прошу вас!
Крафт указал рукой в корридор, не обращая внимания, что Филиппов был в Пальто, и пошел впереди к полураскрытой двери ателье, распахнул ее и остановился, пропуская гостя. Филиппов сделал два шага и замер на месте.
Прямо перед ним на стене висела знакомая рама «Распятия», но «Распятия» не было. Зияющая пустота заполнила три четверти рамы, только в нижнем углу осталась кровоточащая ступня и темная фигура склоненной женщины. Обрывки изрезанного полотна покрывали пол и грязными тряпками валялись у стены, где на табурете поблескивал нож.
— Что вы сделали? — прошептал Филиппов.
— Уничтожил… уничтожил! — шопотом ответил Крафт и только тут Филиппов заметил, что Крафт дрожит мелкой дрожью и весь серо-желтый, без кровинки.
— Карл уехал, он здоров и больше не будет болеть! Не будет! — вдруг выкрикнул Крафт. — Вы понимаете, эта проклятая картина висела как вечная угроза! И кто-то должен был снять с нашего дома это проклятие… Да, я решился, я отважился и пусть меня судят! Но кто посмеет в меня бросить камень? Я десять лет несу этот крест, брат упал под его тяжестью и неужели кто-нибудь осудит? Сам Распятый простит меня! Да, простит! Он простил, уже простил… Когда я ударил ножом, Он весь вздрогнул, Его лицо сжалось и что-то прошептало. И я верю, что это были слова прощения… Потому что, когда я резал и резал и вырывал целые полосы, мне было легко, словно я перешагнул запретный порог и совершил то, к чему предназначен. Брат сам себя распял и я искуплю! Я искуплю! — Крафт пошатнулся, Филиппов поддержал его и оглянулся, ища стула. Крафт оперся на руку Филиппова и доверчиво проговорил: