— Что, вспоминаете? — спросил художник, наблюдавший за Филипповым.
— Да… это замечательно! Я просидел месяцев шесть вот здесь. — Филиппов указал ногтем мизинца на густое сплетение горизонталей. — Вот на этом хребте.
— Чорт возьми! Когда-же это было?
— Зимой 1916–1917 года. До июня 1917 года.
— И я тогда был! Это любопытно! Постойте, вы помните — в апреле… да, 22-го апреля…
— Это когда ваша пехота пыталась перейти Прут?
— Ну, да! И когда ваша артиллерия отбила все атаки.
— Я тогда вел огонь двух батарей… это было ночью!
— В 11 часов… ночь была темная.
— Только вначале, потом ракеты освещали как днем.
— Но ваши батареи стреляли, как с цепи сорвавшись!
— Потому что вы сразу перенесли огонь на тылы и попали по штабам!
— Неужели попали? Мы ведь стреляли по карте, наощупь.
— Хорошо наощупь, если ко мне на пункт прибежал адъютант штаба дивизии и кричал не своим голосом: Остановите продвижение русских! Начальник дивизии приказал!
— Да, ведь, мы не двинулись!
— Но огонь-то вы перенесли! И дело было ночью! И когда вы отбили нашу пехоту, она побежала!
Прошлое вставало во всей неотразимости. Филиппов чувствовал, как кровь прилила к голове. Он встал и взволнованно обратился к художнику:
— Это замечательно! Мы сидели друг против друга, мы стреляли один в другого. И вот мы сидим рядом и мы — даже не враги!
— Неужели вы до сих пор не убедились, что по истечении какого-то срока военные враги перестают быть врагами? Особенно, если им пришлось пережить… настоящее, смертное страдание, а ведь просидеть под ураганным огнем — это не забывается и через десять лет, если вообще это можно забыть! Но вот что — позвольте вас просить в любой день пожаловать ко мне. У меня в ателье мы посидим и побеседуем. Уже без марок… если позволите! — без улыбки добавил художник.
— Благодарю, с удовольствием. Это такой редкий случай, такое совпадение!
— Я нашел под Изонцо одного итальянца, лейтенанта, который, как и я, ездит каждый год на места боев и снова переживает прошлое. Это вроде наркотика. А вы еще не были в Карпатах?
— Нет.
— Отчего?
— Как-то не сообразил. Мне казалось, что прошлое не повторяется. Но это замечательно!
— Ну, вот, приходите, подумаем да и махнем туда вместе. Только надо подождать весны, летом это удобнее. Смотрите, мой брат уже ревнует!
Филиппов взглянул на Крафта старшего и увидел несколько обиженную физиономию. Складывая альбомы, Крафт сдержанно и холодно-любезно возразил:
— Ты говоришь глупости. Я просто вижу, что марки уже не интересны, вот и все.
— Простите, господин Крафт, я несколько увлекся, но ведь вы понимаете, что это так необычайно! Мы еще посмотрим марки, мне очень интересно.
— Как угодно.
— Я очень хочу, я еще приду к вам. Ведь марки не убегут!
— Как и ваши Карпаты! — не выдержал Крафт. — Надо быть сумасшедшим, чтобы ехать за тысячу километров смотреть те горы, на которых вы убивали людей!
— Брат, ты в этом ничего не понимаешь. Я ведь не говорю о твоих марках — грязные кусочки бумаги, давно отслужившие свою службу и теперь никому не нужные. Если тебе нравится — любуйся ими, а нам не мешай любоваться другим. И не тем, как мы убивали людей, это была печальная необходимость, ибо выпущенная граната должна разорваться, а освежить свои переживания и подумать над этим.
— Ты от своих переживаний вот уже двенадцать лет не можешь вылечиться и я убежден, что в этом ты сам виноват. Занялся бы спокойным делом и забыл бы все то, что было когда-то.
— Но если этого нельзя забыть! И не надо! Если это дает импульс моему творчеству! Ах, что с тобой об этом говорить… Мы никогда с тобой не сойдемся.
Филиппов хотел вставить примиряющее слово и не мог. Все его симпатии были на стороне художника, на стороне бывшего офицера австрийской армии, своего бывшего врага.
— Господин Крафт, но ведь это правда, — нельзя забыть того, что было на фронте. Этим мы все отравлены надолго!
— Так от отравы надо лечиться, а не отравляться больше и больше! Это все равно, что ковырять больной зуб.
— Если он вас мучит и нет лекарства, иногда и поковырять помогает.
Крафт недовольно пожал плечами, художник насмешливо поглядывал и молчал с видом превосходства взрослого над ребенком. Видя, что между братьями пробежала кошка, Филиппов, словно извиняясь, произнес:
— Уже поздно. Я еще приду и мы поговорим. Господин Крафт, не сердитесь, что наша филателистическая встреча закончилась так неожиданно.
— Это всегда фронтовики… Что там говорить! Вот лучше принесите марки да поменяемся.