Миновав здоровенный искусственный пруд, населенный желтыми улитками и лягушками, они вышли в ухоженный и просторный внутренний двор Башни. Здесь стояло множество совцов, преимущественно с аккуратным черно-белым или грязновато-серым оперением. Все они хранили торжественное молчание. Никто не хихикал, не сморкался и даже не обменивался последними сплетнями. «Как на похоронах, честное слово!» — подумала Машка, подавив внезапную дрожь в коленках. В этот момент Яр-Мала ободряюще похлопала ее по плечу и нырнула в толпу.
Несколько совок, выделяющихся на фоне соплеменников пестрым желто-зеленым оперением, заботливо поддерживали под локти толстого старого совца, смотревшего прямо перед собой с равнодушием овоща. Казалось, все вокруг понимают, что старик просто спит с открытыми глазами, но никто не решался одернуть его в таком месте. Ибо на заднем дворе Птичьей Башни располагалось совецкое святилище.
Золотую стелу алтаря оплетал толстый зеленый вьюн, заканчивающийся вверху огромным шершавым листом. Ра-Таст, чьи убогие крылышки покрывала краска-серебрянка, возложив руки на неприличных размеров и формы ритуальный жезл, замер в тени этого листа. Возле его ног стоял хорошо отполированный пень с воткнутым в него топором. Это вызывало у Машки неприятные ассоциации. Птичье лицо жреца казалось застывшим.
— Ступай! — велел Машке суровый охранник, кладя руку ей на плечо.
Машка прикинулась было внезапно оглохшей, однако вонючая лисица шумно задышала у нее за спиной.
— Иду уже! — мрачно сказала она, не желая провоцировать психически неуравновешенное животное, и, дернув презрительно плечиком, сбросила руку охранника.
Такое своеволие будущей жертвы вызвало в толпе совцов неодобрительные возгласы, однако Ра-Таст по-прежнему оставался безгласен и безразличен ко всему, что его окружало. Казалось, он погрузился в размышления о смысле жизни. Конечно, Машка знала, что это не так, но чем ей могло помочь это знание?
На низкой скамеечке в первом ряду, заботливо поддерживаемый двумя рослыми совцами со скорбными лицами, сидел Ва-Ран. Вид у него был печальный и пришибленный. Даже следов волнения нельзя было заметить на чудовищной морде этого достойного сына своего народа. Посол был спокоен. Выдавал его только внимательный, цепкий чиновничий взгляд, не отрывавшийся от Машкиных ног. Она вздернула голову и громко фыркнула, надеясь смутить поганого извращенца, но невозмутимость посла оказалась непробиваемой.
Ворота в стене напротив распахнулись, послышалась торжественная музыка, и Яр-Мала выступила ей навстречу. Машка немного приободрилась и ускорила шаг. Яр-Мала повелительно махнула рукой в сторону местной плахи.
— Твое место там, — негромко сказала она.
— Я сама знаю, где мое место! — буркнула в ответ Машка, но послушно заняла место рядом с пнем.
Как только она остановилась, Ра-Таст оживился.
— Кто обвиняет чужачку? — спросил он звучно. У него явно был богатый опыт работы массовиком-затейником.
Толпа шумно выдохнула, а притвора-посол помедлил несколько секунд и отозвался надтреснутым голосом глубоко оскорбленного человека:
— Я обвиняю ее!
— Чем ты можешь доказать истинность своего обвинения? — вступила Яр-Мала, коротко взглянув на Машку.
Ва-Ран замялся, и Машка тут же успокоилась.
— У тебя ведь, почтенный, есть доказательства разрушительности действий чужачки? — помог извращенцу следователь. Определенно, он питал к Машке личную неприязнь.
— Я линяю, — трагическим театральным шепотом поведал Ва-Ран. — Перья мои выпадают, и я больше не мужчина. Чужачка лишила меня самого дорогого — возможности продолжать род!
— Ты продолжил его так много раз, что не стоит сожалеть о потере! — неуважительно выкрикнул кто-то из задних рядов.
На наглеца зашикали, однако Яр-Мала довольно прикрыла глаза.
— Потеря способности быть мужчиной — это тяжелая потеря, — важно изрек Ра-Таст, передернув плечиками совершенно по-женски. — Чего бы ты хотел, почтенный?
— Я прошу Тиу принять кровь чужачки и вернуть мне потерянное! — твердо сказал Ва-Ран, не рискуя поднять глаза на Машку.
Она поджала губы. «Вряд ли он был бы столь категоричен, будь я с ним вчера полюбезнее», — подумала она, пожалев о том, что крепка только задним умом. В конце концов, потеря головы вовсе не равна временной потере самоуважения. Голову обратно не приклеишь.
— Это разумное требование, — признал Ра-Таст и медленно перевел взгляд на топор.
— Эй, послушайте! — начала Машка. Шея у нее нестерпимо зачесалась.
Яр-Мала ловко наступила ей на ногу и перебила:
— Желает ли Тиу такой жертвы?
— Обыкновенно он не отказывается, — удивился серый жрец.
— Чужачка слишком молода, чтобы обрадовать Тиу, — возразила Яр-Мала. — Она ребенок, по меркам своего народа. Не оскорбит ли великого Брата такой дар?
Серый задумался, а Ва-Ран неловко заерзал в своем кресле.
— Проведем проверку, — решил жрец.
«Только бы я ему не понравилась! — лихорадочно думала Машка, надеясь, что мысли ее слышны местному богу. — Ну зачем я ему нужна? У меня тонкие кривые ноги, плохие волосы и зубы. Куча прыщей. И вообще я ужасно наглая и вредная. Готовить не умею. Пусть лучше Ва-Рана заберет. Он забавный, хоть и педофил».
Привычно рухнув на колени, жрец призвал своего кровожадного бога. Чуть помедлив, Яр-Мала последовала его примеру. Если бы не серьезность ситуации, Машка бы залюбовалась сейчас ими. Были в совцах боги в этот момент или нет, она не знала, но хорошо видела, что пластика движений, выражения лиц и даже цвет глаз у священнослужителей изменились.
— Замри! — холодно приказал ей жрец-Тиу, и она замерла не сумев даже пожелать воспротивиться его повелению.
Он медленно подошел к ней и щелкнул пальцами по навершию ритуального жезла. Повинуясь его щелчку, оттуда выскочило тонкое лезвие. «Хотела бы я иметь такую штуку», — лениво подумала Машка. Жрец размахнулся и быстрым движением рассек ее щеку. Машка мгновенно вспомнила соседку сверху, седенькую хрупкую старушку в неизменном черном платке Алину Ивановну, с энтузиазмом рассказывающую о христианстве каждому, кто не против слушать. Бабушка Алина носила с собой молитвенник и поучала: «Ударили по левой щеке — подставь правую!» Машке такая модель поведения всегда казалась глупой и непрактичной, однако сейчас она почувствовала болезненное желание последовать совету и подставить под удар вторую, еще невредимую щеку. Было почти не больно, только кровь капала на каменные плитки — кап-кап-кап, — вызывая у Машки целую гамму разнообразных, довольно странных ощущений.
Тиу провел рукой по ее щеке и облизал окровавленные пальцы.
— Я приму эту жертву! — заявил он. — Она нравится мне. В ней есть сила. Часть ее силы я отдам обиженному. Я сказал.
— Таароа возражает! — поспешно крикнула желтая жрица-Таароа.
Ярко-зеленые глаза ее блеснули, как две молнии. В осеннем воздухе на заднем дворе было что-то странное: он слегка искажал все видимое вокруг, точно был горячим. Машка чувствовала, что рядом ходит что-то большое, как сухопутный кит, однако на глаза показываться не хочет.
Серокрылый Ра-Таст замешкался, и Машка отшатнулась от него, обретя свободу мыслей и движений. Шея ужасно затекла, а рубаха была заляпана кровью.
Яр-Мала воздела руки, и в небе расцвел зеленовато-голубой, очень красивый цветок. Его мертвенное сияние коснулось лиц и перьев, сделав их на мгновение пугающими. Порез на щеке начало ужасно щипать, и Машка громко ойкнула. Цветок распался на миллион крохотных искр и погас. Машка подняла руку и ощупала пострадавшую щеку: крови не было, пореза тоже, однако от подбородка к скуле и дальше, к виску, тянулся толстый выпуклый шрам. «И почему, черт возьми, я не ношу с собой зеркало?!» — подумала Машка. Поразмыслив еще немного, она решила, что, может быть, оно и к лучшему.
Ра-Таст отбросил жезл и простерся возле алтаря пятном неправильной формы. Он стал практически плоским в своем религиозном экстазе, только встопорщенные перья над клювом слегка подрагивали в такт его дыханию.