– Больше всего мне нравится вот этот браслет; он такой необычный. Он ведь у тебя не от моей мамы, верно?
– Да. Я ношу его уже довольно давно.
Ощутив внезапную дрожь, я вдруг ясно осознала, как дурно с моей стороны позволять Максу касаться искусно сделанной серебряной сетки, в которую заключен странный голубой камень, и, когда он подцепил ободок пальцем, пытаясь перевернуть его, чтобы разглядеть получше, мне пришлось парня остановить. Мягко высвободив руку из его пальцев, я натянуто улыбнулась и немного отодвинулась от него. Мое поведение повергло меня в ужас – ведь я подошла совсем близко к тому, чтобы позабыть обо всем и предать Кэллума.
Макс почувствовал, что что-то изменилось.
– Все в порядке? – Он поднял руку и заправил мне за ухо упавшую на лицо прядь волос.
– Да, все хорошо. Кстати, я рассказывала тебе историю этого браслета? Я нашла его на берегу Темзы. Он был проволокой прикреплен к большому валуну. Я невольно коснулась левой рукой голубого камня, находящегося внутри своего рода клетки из красивых витых серебряных жгутиков.
– В самом деле? Тебе повезло. Должно быть, он стоит немалых денег.
– Да, наверное. – Я замолчала, понимая, что должна добавить кое-что еще: – Это любимый браслет также и для Кэллума.
Макс выпрямился, чуть заметно покачав головой.
– Понятно. Что ж, тогда первый раунд, наверное, выиграл Кэллум. – Говоря это, он улыбнулся, но улыбка не достигла его глаз.
Мы решили все-таки не идти по пляжу дальше и спустились по камням тем же путем, которым и взобрались наверх, после чего, ступая по песку, пошли обратно к отелю. Наше молчание затянулось, становясь все более неловким. Я понимала, что должна что-то сказать, но все, что приходило мне на ум, казалось таким банальным. В конце концов я подумала, что можно было бы задать Максу тот вопрос, который я откладывала уже несколько раз.
– Я понимаю, что это вопрос не по теме, – нарочито бодрым тоном сказала я, – но ты ведь, кажется, говорил на днях, что изучал латынь?
– Да, изучал. Сдал по ней выпускной экзамен, но если и соберусь еще вернуться к ее изучению, то точно не скоро. А что? – В его голосе сквозило удивление.
– Недавно я наткнулась на одну надпись и подумала, что это, возможно, латынь, но я в этом не уверена.
– А ты помнишь, что там было написано?
– Ну, как это правильно произнести, я не знаю, но там было написано что-то вроде mor memoriae, – с запинкой произнесла я незнакомые мне слова.
– В самом деле? Ты уверена?
– Думаю, да. Шрифт трудновато разобрать, но, по-моему, там были именно эти слова.
– А ты можешь показать мне эту надпись?
– К сожалению, нет. Вещь, на которой я ее видела, находится не здесь. Надпись сделана на… – Я замялась, не желая говорить, что это надпись на моем амулете, поскольку была совершенно уверена, что он не сможет ее разглядеть. – Она выгравирована на серебряной рамке для фотографий, которую кто-то подарил одной из моих подруг.
– А ты можешь написать эти слова? – Он нагнулся, подобрал длинную палку, валяющуюся среди других выброшенных морем на берег деревяшек, и показал ею на гладкий песок.
– Да, думаю, могу. – Я взяла у него палку и стала писать, стараясь воспроизвести все завитушки в выгравированных буквах, которые только могла вспомнить. Макс стоял рядом, и вид у него был задумчивый.
– В латыни группы из нескольких слов могут иметь разные значения, поскольку структура грамматики этого языка отличалась от нашей. Но эта фраза не имеет никакого смысла. Memoria, слово, которое при склонении превращается в memoriae, означает «память» или «воспоминание», а что касается mor, то я никогда не слышал о таком слове.
– В самом деле? Ну, тогда, может быть, это все-таки не латынь.
– Или же тот, кто сделал эту надпись, знал латынь недостаточно хорошо. Возможно, он имел в виду mors, что означает «смерть».
Я застыла, вспомнив едва заметно нацарапанную между словами букву «s».
– Смерть?
– Да, думаю, эта надпись может означать «смерть памяти» или «смерть воспоминаний». Наверное, это была рамка, в которую оказалась заключена фотография умерших родных твоей подруги.
Смерть воспоминаний. Я поняла, что надеялась, будто у надписи на амулете окажется более глубокое значение, такое, которое могло бы помочь мне разгадать загадку мира Зависших. Но эта надпись идеально соответствовала сущности амулета; она описывала то, что амулеты на запястьях Зависших делают каждый день – мертвецы без конца забирают воспоминания у живых. Именно что-то в этом духе и должно быть написано на такой зловредной штуке. Я подумала обо всех этих несчастных Зависших, намертво прикованных своими амулетами к ужасному миру, в котором они обречены на вечный тяжелый и однообразный труд. Я смотрела на надпись на песке, и тут сильная волна быстро залила его поверхность и стерла начерченные слова. Меня вдруг охватило сразу несколько чувств: острая жалость к душам, застрявшим в своем чудовищном полубытии, на которое их обрекли амулеты и написанные на этих амулетах странные слова, злость на себя из-за моей собственной неспособности придумать, как их можно спасти, и пронзительное ощущение моей вины перед ними – ведь я потратила так мало времени на то, чтобы отыскать путь, ведущий к спасению.