Музыкального образования Сева не имел, как и абсолютного слуха. Он в музыке понимал, пожалуй, только одно – мелодию, которая достается голосу. Когда начиналась знакомая песня, он не мог ее узнать – до тех пор, пока певец не начинал свою партию. Вся остальная музыка была для него лишь аккомпанементом, который может быть любым. А вот мелодия любой быть не может – потому что она и есть песня. Мелодия – обнаруженная гармония, окольцованный ее гением мир. Справится ли голос с этой гармонией? Что он о ней думает? Принимает ли он ее? Прибавит ли что от себя или будет, как школяр, твердить назубок?
Жи-те-ли У-у-у-лиц
ПрЯ-чу-тся в ще-ли-и
Стра-шны-е двЕ-е-е-ри
ЗнА-ют ку-да.
Кто те-бя слЫ-ы-ы-шит?
Кто те-бе ве-рИ-и-ит?
И не-сут те-бЯ-а
Злы-е по-ез-дА…
И снова штопором вверх на последней гласной, потому что от всего можно оттолкнуться и лететь дальше, затягивая в свои петли столько, сколько можешь унести. Голос должен быть способен показать бездну человека – чтобы было непонятно, как из одного края человека добраться до другого, – только голос знает такие вещи. То урчит, то шипит, то звенит в зените.
Вот смотришь вокруг: слева брошенный коровник, под ногами пыльный щебень, под дорогой стертая покрышка, чуть впереди маленький надгробный камень на месте аварии, прямо над ним облако, клубящееся из-за горизонта, а через него летят вороны. Возьми из этого хаоса три глядящих друг на друга предмета – и они зазвучат, как органный аккорд в соборе, возьми другие – зазвучит пастушеская свирель, третьи – обнажится красота гниенья. Вот так глянешь на случайную картину – и увидишь в ней то рыцарский роман, то поэму, то мелодраму, то путешествие, а то и вовсе – сюжет воспитания. Мелодия всесильна, она может вывернуть куда угодно, всему найдет место, разрешит в гармонию даже консервную банку. Она найдет, с чем ее закольцевать. Мелодия отрицает одиночество и случайность вещей. Мелодия не знает абсурда. Во всяком случае, поешь и чувствуешь: есть надежда, что не существует обделенных гармонией. Поешь незнамо что – и будто находишь способ то ли себя добавить в мир, то ли мир – в себя, будто нашел к нему путь, через него дорогу – и теперь, даже закрывая глаза, не можешь его не видеть, он уже записан в подкорку каждым камнем, на который наступил. Поешь незнамо что – а миру не хватало маленькой смертной части твоего проникающего во все поры голоса, чтобы превратиться из свалки, где рядом раздавленная собака с вывернутым мясом на трассе и сияние из-за облака, – в создание Божие. Поешь – и мир более не кажется незнакомым. А ты его не видел, конечно, еще, но как будто прощупал своей мелодией наперед. Или даже как будто вдел в него мелодию, как руку в перчатку. И теперь можно смелее двигаться на ощупь.
Около Севы затормозил автомобиль, как только он поднял руку. Серый «Опель» смотрел на него, как серый волк, – кажется, сейчас заговорит. А что – посмотрите на морды автомобилей, у них у всех есть выражения, которые можно представить даже у людей, не говоря о животных.
Сева нагнулся и поглядел в окошко. На него черными веселыми глазами смотрела неровно седая голова с костистым лицом. Приподнятые брови придавали лицу выражение нечаянной радости от встречи кого-то, кто мог быть старым знакомым.
– Вы знаете, – сказал Сева в эти открытые глаза, – вы так вовремя остановились! Можно с вами?
– Залезай, кидай гитару на заднее, – голос мужчины был скрипуч не по годам. Он выглядел озорным мальчишкой, с этими бровями. Седина на нем смотрелась слишком ранней старческой меткой.
Открыв заднюю дверь, чтобы положить инструмент, Сева увидел еще одного человека. Его коленки торчали высоко над сидением; было видно, что мужчина сидит очень неудобно, но при этом – абсолютно неподвижно и стараясь не видеть ничего живого. Бледный, замученный, нечесаный, он смотрел на пейзаж за окном так, будто автомобиль двигался.
– Здрасьте, – сказал Сева, быстро захлопнул дверь и сел вперед.
«Опель» тронулся.
– Обычно на трассе приходится долго стоять с протянутой рукой, а тут такой подарок.
Сева глубоко вздохнул, как будто вдыхая поглубже воздух мира, в который только что попал. Глянул на прокопченные мослы, сжимающие руль. Примерно так выглядели стебли сорняка возле придорожного сортира. Глупо пытаться представить, что кто-то может выкрутить эту руку. Но и восхищаться ею тоже в голову не придет.
– Играешь? – его голова затылком кивнула в сторону того места на заднем сиденье, где встал чехол.
– Не столько играю, – вздохнул Сева, – сколько пою.
– И хорошо получается?