Домашние рабыни, знавшие Тита всю его жизнь, испытывали к мальчику материнские чувства. Они видели сцену у повозки. Они прекрасно поняли ее значение. Рабы и слуги видят и понимают намного больше, чем нам кажется. Они старались возместить то, чего Тит лишился из-за поведения своей матери. Но парень не нуждался в ласке. Он взбирался на крутые уступы к орлиным гнездам, бегал наперегонки с другими ребятами, карабкался на верхушки высоких деревьев — у меня аж сердце замирало, когда я это видел. Он упражнялся и соревновался в акробатике, крутил сальто. Казалось, Тит хочет убежать от чего-то, возможно, от самого себя. Мне вспомнилось, как слуги, которых послали однажды на болото, вернулись в туче комаров. Они прыгали, шлепали себя по головам и рукам, пытаясь спастись от надоедливой кровососущей дряни. Можно было подумать, что Тит старался вырваться из невидимого облака чего-то похожего.
Тит сильно повзрослел за то лето, превратился из ребенка в сильного юношу, даже в мужчину. Сестру он видеть не желал, а когда прибыла Юлия, желая повидаться с сыном, его просто не оказалось дома.
Вспомнилось мне тогда мое собственное детство. Я был одним из трех братьев, и еще у нас была маленькая сестричка, поскребыш. Мы, мальчики, забавлялись с сестрой, баловали ее, развлекали, но, заводя свои игры, тотчас о ней забывали. В то лето я увидел, как трудно брату быть младше любимой сестры.
Я пытался быть всегда доступным сыну, стремился ненавязчиво продемонстрировать свои чувства к нему. Так же поступали домашние женщины, рабы и прислуга. Парень он вежливый, добросердечный, никогда никого не отталкивал, но старался избегать общества взрослых, стремился куда-то прочь.
Однажды вечером я набрал букетик цветов и направился к нашей статуе Артемиды в роще, на пересечении троп. Я заметил, что Тит шагает за мной, очевидно, заинтересовавшись моими намерениями. Я махнул сыну рукой, улыбнулся. Он кивнул в ответ, но ближе не подошел. Больше я не оглядывался, но слышал его шаги на твердой пересохшей земле. Когда я был пацаном, мне больше нравилась Диана, задиристая девчонка. Я воспринимал ее как товарку по играм, хорошо меня понимавшую. Я оставлял ей небольшие подарочки, и мы с нею прекрасно ладили. Впоследствии она уже казалась мне слишком молодой и несолидной, и я полюбил Артемиду. Дойдя до статуи, я нагнулся, положил цветы к ногам богини, надеясь, что Тит меня видит и правильно понимает. Не мог же я сказать ему: твои мать и сестра — не единственные женщины на свете.
Он подошел ко мне, глядя на прекрасную Артемиду. Я хотел, чтобы сын понял, что, как бы ни складывалась жизнь, всегда есть какие-то непреходящие ценности, на которые и следует ориентироваться. Улыбающаяся доброжелательная Артемида — она здесь на века. Невозможно вообразить, что она куда-то отлучилась. Я никогда не питал особенно теплых чувств к Юноне, Минерве, Гере, они мне как-то чужды. Эти богини, разумеется, тоже пребудут на своем месте в небесах. Но Артемида близка мне так же, как мать, как моя бедная первая жена. Так что помни, Тит: здесь она, и всегда тут пребудет, и статуя ее здесь, улыбается, всегда, всегда…
Жизнь на реке со временем изменилась. Появились лодки, выдолбленные из древесных стволов и сплетенные из связок камыша. У реки устраивались праздники, на которые приходили все женщины из пещер. Все плясали, объедались. Такого рода празднества, как бы утверждавшие: «Мы всегда так жили!» — немыслимы были в ранние времена. Люди пировали, костры горели, на них жарилось мясо убитых в лесу животных. Проходили годы, века.
Молодежь, как мужского, так и женского пола, встречалась у скалы Убиения, о былом назначении которой все давно забыли. Здесь устраивались гонки, соревнования, борьба, акробатические игры. Конечно, невозможно представить себе мягкую, жирную, ленивую женщину прошлых веков соревнующейся в борьбе или беге. Следует предположить, что и сложение, строение людей изменилось, тела девушек стали более гибкими и упругими.
Ах, как давно это было…
Мальчики, едва ходить научившись, бредили жизнью на реке. Это не были современные избалованные дети, за которыми повсюду следуют рабы, малыши, которые передвигают по игрушечному полю боя игрушечных легионеров, проявляя игрушечную храбрость под снисходительные улыбки взрослых. С раннего младенчества они знали, что судьба их — за горой. Они не слышали запрещений Мэйры и ее последовательниц. Что проку в запрещениях? Бесстрашные младенцы, едва выучившись ходить, удирали в долину, и женщины могли ругаться сколько вздумается.
В долине всегда жилось веселей. По нашему суждению, число мужчин и женщин сравнялось. Мальчики рождались по потребности и с регулярностью, причин коей никто не понимал. А можем ли мы сказать, что они понимали и чего не понимали? Что вообще означает «понимать»? Одно дело — сказать: «Мы знаем, что если щелки приходят к нам и мы играем в наши игры, то потом получаются детки». И мы не думаем, что таким образом выражались мысли женщин. Они должны были знать, что без «игр», в которые они играли с мужчинами, детей не получится. Во время большого ветра, когда царил Шум, было не до игр, и женщины заметили, что дети не вызревали в их животах. Говорили ли они «девять месяцев» или что-либо в этом роде? Нам это неизвестно. Но они знали, что после спаривания проходит какой-то срок и затем появляется ребенок, мальчик или девочка.
Наряду с постоянно звучавшими жалобами женщин на непослушание мальчиков и опасности, этих мальчиков поджидающие, не утихали и их сетования на большую реку. Женщины отчаянно требовали, чтобы мальчиков не подпускали к воде.
О, сколь ненавистна женщинам была эта речная долина! Этой ненавистью дышали их хроники и песни. Больше всего женщины ненавидели саму реку, опасную не только для их малышей, но и для них самих. Тема «Как нас мало, как легко нам умереть» прослеживается в буквальном повторении и во множестве вариаций во многих текстах.
Да, река быстра, глубока, вода в ней холодна, для купания все, кроме самых сильных мужчин, используют мелкие ленивые заводи и заливчики.
Женщины, всю жизнь проведшие возле большой воды, на берегу необъятного моря, женщины, для которых ощущение воды почти такое же естественное, подразумеваемое, родное,
незамечаемое, что и ощущение воздуха, эти женщины вдруг оказались вынужденными воспринимать воду как врага. По их настоянию по берегам реки выставили охрану, следившую за малышами и отгонявшую тех от реки. Охранять берега охотно брались подростки. Они так же умело обращались с детишками, как и сами женщины. Ведь когда-то дети с помощью орлов выкармливали маленьких монстриков, учили олених кормить детей.
Они умели обращаться с детьми, но женщины видели в них другие недостатки. Старшие мальчики могли начать игру с младенцем, пытавшимся проскользнуть к притягивавшей его реке, потом с другим, третьим, а о первом и забыть и упустить его, а то и нечаянно спихнуть в воду. Женщины ругали мальчиков, пытались научить тех осторожности. В конце концов они сами включились в охрану берегов, надзирая за мальчиками, напоминая им о своем долге и не позволяя отвлекаться.
Женщины даже подозревали мальчиков в дефективности. Ведь у тех совершенно не работала память! Среди них даже утвердилась мысль, что мальчики рождаются нормальными, но потом становятся «не способны думать ни о чем, кроме как о своих трубках».
Одна из изобретенных мальчиками игр вызвала особенно сильные возражения.
Самые отчаянные сорвиголовы — не обязательно из числа старших — вылезали из безопасной бухточки и бросались в стремительный поток главного русла. Мальчишки позволяли потоку прибить их к какому-либо из мелких островков ниже по течению, выбирались на берег, отдыхали и бросались в опасный заплыв к берегу, через отмели и холодные быстрины. Иной раз в качестве опоры использовали попутное бревно или корягу. Женщины в этой игре не участвовали. Те, что постарше. Молодые, надо признать, иной раз присоединялись. Однако все женщины строго-настрого запрещали выделывать такие опасные фокусы детям. Без сомнения, игра была опасна, и однажды один малыш утонул.