Правда, ссылаются на слепого певца Демодока в «Одиссее» — в нем видят автобиографический образ Гомера. Но что сказано о Демодоке?
Лирой гремя сладкозвучною, пел Демодок вдохновенный...
Муза его при рождении злом и добром одарила —
Очи затмила его, даровала за то сладкопенье
(Одиссея VIII, 266, 63-64; здесь и ниже перевод В. А. Жуковского).
При рождении! Он был слепым от рождения! А Гомер ослеп в Колофоне.
Словом, обыграна слепота в биографиях так, что вся связанная с ней история становится сомнительной. Либо народный певец был слеп, как это часто бывает, но все остальное накручено вокруг и выведено из этой детали, либо слепота выведена из имени или из упоминания в гимне Аполлону, но неясно, тот ли певец сочинял «Илиаду» и «Одиссею» и он ли носил имя Гомер.
Издавна филологи обращали внимание на то, что цвета у Гомера передаются как-то странно. Воды моря у него пурпурные или винноцветные, цвет травы и меда у него совпадает. Волосы Посейдона обозначаются то ли как синие, то ли как черные. Одни и те же вещи в разных местах поэм имеют разный цвет. Это могло объясняться либо слепотой автора, либо, по крайней мере, его цвето-слепотой (Gladstone 1878; Lorz 1882; Hogg 1885; Euler 1903 и др.). Некоторые заключали, что гомеровский мир скорее светло/темный, чем цветной (Rowe 1972). Но другие исследователи полагали, что это общее восприятие древних: холодные цвета спектра различались еще плохо, хуже, чем теплые цвета спектра (Magnus 1877). Скажем, желтый не отличался от светло-зеленого, голубой от синего, а синий — от черного. Мы же и сейчас еще густочерный цвет называем иссиня-черным.
У Гомера вообще еще нет абстрактного понятия «цвет»; родственные с позднейшим «хром» слова еще обозначают только «кожу», «оболочку», «поверхность» {Малинаускене 1987).
После книги советского филолога С. П. Маркиша {Маркиш 1962) в российской литературе стала особенно популярна тема о слепоте Гомера {Портнов 2002; Перепелов 2004), перекочевавшая в Интернет. Маркиш обратился к текстам «Илиады» и «Одиссеи». Он подметил, что в «Одиссее» почти полностью отсутствуют зрительные образы. Ведь тексты, созданные слепым, нетрудно узнать. В них по необходимости отсутствуют свет и цвет. Как пишет Переяслов {Перепелов 2004), «слепой человек, как известно, воспринимает мир лишь на слух и на ощупь. Так, например, если нормальный зрячий человек, описывая дуб или, допустим, баобаб, скажет, что он „высокий“, „раскидистый“, „зеленый“ или, если это осень, „желтый“, то слепой, дотронувшись до коры его ствола, назовет его „шершавым“, „неохватным“, а если в это самое время в его вершине гудит ветер, то еще и „шумным“ или — как выражались в античности — „пышно-шумящим“».
Пусть это справедливо не полностью — есть ведь фольклорные формулы, ходячие штампы, которые певец использует походя, не вникая в них: «черные корабли», «белые паруса», «красный венец», «златовласая Афродита», «русокудрый Менелай». Но индивидуальные развернутые описания выдают природу автора. И я готов при-знать слепоту одного из авторов «Илиады»—того, который корабли называл «полыми».
Но Маркиш имел дело со всей, цельной «Илиадой». А в ней проступает зрячий автор!
Описывая опустившийся туман, «Илиада» уточняет: «Видно сквозь оный не дальше, как падает брошенный камень» (III, 12) — кому видно? Поднятые вдали тучи пыли, пар над разгоряченными конями, бледность лиц при испуге, седину на волчьей шкуре — все это мог подметить только зрячий. Так же, как и мимику при беседах: «смотря свирепо, вещал», «грозно взглянув на него, отвечал», «так он в слезах вопиял»...
Так, как с широкого веяла, сыпясь по гладкому току,
Черные скачут бобы иль зеленые зерна гороха...
Так от блистательных лат Менелая, высокого славой,
Сильно отпрянув, стрела на побоище пала далёко...
(XIII, 588-589, 591-592)
Портнов (2002) добавляет: «Разве может слепец сказать:
Солнце тем временем село, и все потемнели дороги...
[Одиссея XI, 12] или заметить, как
...с широкого веяла, сыплясь по гладкому току,
Черные скачут бобы иль зеленые зерна гороха...
Разве способен незрячий передать мгновенный взгляд пловца, взлетевшего на гребень высокой волны:
Поднятый кверху волной и взглянувши Быстро вперед, невдали пред собою увидел он землю...
[Одиссея V, 392-393]».
Маркиш все же противопоставлял «Илиаде» с ее зрительными образами «Одиссею», в которой преобладают звуковые и тактильные ощущения. Целые сцены в ней основаны на голосовых восприятиях: циклоп на голос кидает утес, Елена подражает голосам жен скрывшихся в троянском коне ахейцев. Стены и пороги «Одиссея» характеризует как «гладкие», коней описывает как «густогривых», героев — как «густовласых». Переяслов, поясняя Маркиша, делает примечание: «Создается такое впечатление, будто к автору подводят то коня, то девушку, а он, не имея возможности полюбоваться на их стать и осанку глазами, запускает руку в гриву или в кудри и, подергав, одобрительно хмыкает: ничего, мол... густовласая...» Таким образом, основной вывод Маркиша — подтверждение концепции «хоризонтов», «разделителей». (Горизонтами или, на языке классиков, хоризонта-ми называют тех ученых с античного времени, кто считает, что у Илиады и Одиссеи разные авторы. Хори-зонт здесь в своем исконном значении — «разделение», «разделитель».)